Перверзії польсько-української любові з Німеччиною та Росією у тлі

http://www.zgroup.com.ua/article.php?articleid=366
Перверзії польсько-української любові з Німеччиною та Росією у тлі
Антін Борковський 03.04.08

Прем’єр-міністр України Юлія Тимошенко і голова Ради міністрів Республіка Польща Дональд Туск врешті підписали урядову угоду про правила місцевого прикордонного руху. За підсумками цієї зустрічі підписано й угоду про співробітництво при організації фінального турніру чемпіонату Європи з футболу Євро-2012, а також декларацію про утворення польсько-українського Європейського університету і спільний протокол про наміри щодо взаємодії задля вдосконалення системи інституційного забезпечення євроінтеграції України. Дональд Туск вперше приїхав в Україну. Й перше-ліпше питання: а, власне, чому вперше, і чому лишень зараз, адже уряди Польщі та України функціонують давненько?
Бермудський квадрат – Україна-Польща й Німеччина-Кремль
Ліберал Дональд Туск порушив неписану конвенцію стратегічного партнерства між Україною та Польщею, згідно з якою один із перших візитів польських чільників відбувався до Києва і навпаки. Пані Тимошенко також не знайшла змоги відвідати Варшаву заради спілкування з польськими провідниками. Але Тускова відповідальність суттєво більша, адже йому судилося стати прем’єр-міністром держави, яка перебуває у гармонійній геополітичній ситуації і є членом НАТО та об’єднаної Європи.
Туск змушений проводити гнучку політику нової Польщі в новому світі. І, зрозуміло, намагається не дратувати Кремль, адже нещодавно саме "після реверансів" Туска Москва скасувала ембарго на постачання польської рослинної та м’ясної продукції. Водночас Туск і психологічно, і у сенсі поглиблення інтеграції Польщі до євроструктур, фундаментально зав’язаний на Берлін, хоча питомим інтересом Польщі залишається посилення євроатлантичного впливу в Європі. І тут польські національні інтереси безпосередньо збігаються з інтересами Великобританії, США, Латвії, Литви та Естонії, що й було продемонстровано цими країнами у питанні приєднання України до МАР. Польські інтереси переважно збігаються і з інтересами самої України, нехай часто артикульованими київським урядом віртуально чи симулятивно.
Німеччина досі проявляє нехолонучу зацікавленість до співпраці з авторитарним Кремлем, попри брак у Росії чесних виборів, геноцид чеченців, концентраційні табори, замовні вбивства журналістів і політиків й газовий шантаж Європи. Така собі "всеперемагаюча любов".
Канцлер Німеччини Анґела Меркель не змогла подолати комплексу Шредера, намагаючись за будь-яку ціну зберегти співпрацю з путінським режимом, "посилену" енергетичним зашморгом. Тож "українське питання", внаслідок непродуманої й непереконливої політики Києва, залишається на маргінесі німецьких інтересів, попри всі дипломатичні реверанси і запевнення у дружбі. Враховуючи ж чіткість і ясність формулювань режиму прем’єр-міністра РФ Путіна, офіційному Берліну навіть не треба вишуковувати геополітичних шпаргалок. Тим більше, що "ціна питання" має абсолютну ціну для Кремля, для Берліна ж – Україна лишається однією, до того ж не найбільш протоптаною, стежиною на Схід. А в Кремлі партнери – надійні та перевірені. Водночас досі путінський Кремль не готовий визнати, що євроатлантична інтеграція України не загроза, а великий шанс для Росії, щоб витягнути її з болота євразійщини. Саме успішна Україна могла би стати рятівним містком в Європу для розгубленої між дуґінізмом і садомазохізмом Росії. Замість цього триває прагнення Кремля якщо не розшматувати, то потягнути Україну за собою на дно цивілізаційної криниці.
Тож не дивно, що Україна може стати розмінною монетою у переговорах в Бухаресті, навіть без зайвих консультацій чи декларативного російсько-німецького братання.
Тому Туск не надто рвався нести демократичну естафету Пілсудського на схід.
Візит Туска відкладався якнайдовше, і лише на кілька днів випередив візит Президента США – основного польського союзника. Далі переносити візит було би просто "неґречно". До того ж у Бухаресті готувався самміт НАТО, який остаточно розставить крапки в українському євроатлантичному пориві. Й питання українського МАР у НАТО матиме не меншу вагу, ніж "косівське" та "афганське" питання.
Польсько-український гамбіт
На чверть року "примерзла" співпраця між урядами Туска й Тимошенко, а лідери ніяк не могли зустрітися. Це безпосередньо відбилося на темпах порозуміння між лідерами, й основний тягар провини, ясна річ, лежить на мудрішому з них. Непоправною бідою стає, коли особисті амбіції беруть гору над здоровим політичним глуздом і політичною стратегією. Неважливо, хто "перший" приїде, хто натякне по дипломатичних каналах, що є "привід" аби випити з чаші дружби. Тож нема жодних виправдань ані українській, ані польській стороні, які тягнули гуму візитів.
Останні 17 років у стосунках між Україною та Польщею якраз переважали здоровий глузд, політична совість та політична зрілість. Якщо ж важливі речі кидають на поталу лише заради розіграшу внутрішніх комбінацій, можна сказати, що наближаються скрутні часи. Насамперед для проєвропейської України.
Питання візитів назріло давно, крім підготовки до вікопомного чемпіонату відбулося входження Польщі до Шенгенської зони. І про це було відомо всім експертним середовищам. Але візова проблема залежить від диригентів держави, а не обурених посполитих пікетників. Замість польського генконсульства у Львові вартувало пікетувати у Києві представництво Єврокомісїі та український МЗС. Адже відповідальність за візовий хаос лежить і на нашому боці.
Але нинішньому Києву іноді просто бракує бачення перспективи. І річ не лише у відсутності експертного середовища, але й у відсутності попиту на нього з боку уряду. Зацікавленість на урядовому рівні в експертах і фахівцях з польсько-української проблематики, безперечно підняла би рівень внутрішньоукраїнської дискусії на значно вищий рівень. Водночас очевидно, що зараз українці, зневірені після Помаранчевої Революції, переймаються нагальними проблемами, а не "відкладеними візитами". Кілька років тому "примороженість" співпраці в нефрустрованому суспільстві України мала б значно більший резонанс. Але загал обурює відсутність віз, а не відсутність візиту, який міг би це питання розв’язати.
Маніпулятивні технології
Українські інтелектуальне й експертне середовище несуть особливу відповідальність у нинішній ситуації. Й один із аспектів – "київські державні експерти", які іноді маніпулюють "сліпою" статистикою, задурюючи українських урядовців. До того ж, "маніпулятори" часто-густо не мають нічого спільного ані з баченням українських національних інтересів, ані української стратегії. Це, на жаль, перефарбовані посткомуністи з таким відчутним смородом КҐБ, що ненависть до Польщі у них у крові ще з часів придушення "Солідарності". Це колишні комуністичні вівчарки у погонах, в яких досі тече слина при подзвоні кремлівських курантів.
Окремим аспектом є активна діяльність в Україні штатних провокаторів російських спецслужб. Україна задля уникнення "естонського синдрому" чи "провокацій на Говерлі" мала б активніше працювати з цим контингентом.
Водночас внаслідок "неоковирностей" і недостатньо ефективної української політики, у Польщі активізується антиукраїнське середовище експертів. Загалом у Польщі генерально присутні два напрямки. Один "табір" – тих, хто сповідує стратегію, започатковану понад піввіку тому редактором паризького журналу "Kultura" Єжи Ґедройцем, який на початку 50-х рр. уголос заявив, що "Львів повинен бути українським, а Вільнюс – литовським", натомість поляки повинні шукати співпраці із сусідами, аби обидві держави були вільними і незалежними, врешті визволившись від московського впливу. Цю традицію дедалі активніше ставить під сумнів група націонал-консервативних експертів, виразником точки зору яких є праонук великого романіста пан Сенкевич. Це середовище торочить, що концепція Ґедройця застаріла, треба бути прагматиками, й, порівнявши світову вагу України з німецькою та російською, просто махнути на нас рукою. Польщі, мовляв, треба розставляти пріоритети співпраці, виходячи із власних партикулярних інтересів (економічних, геополітичних, військових), "полишивши Україну у спокої". Мовляв, Україна досі не визначилася, чого вона прагне і куди йде.
Зараз у Польщі і проукраїнський Президент, і проукраїнський прем’єр-міністр. Але невідомо, як зміниться політична ситуація за кілька років, особливо якщо Україна не поквапиться зі вступом у НАТО.
Україна має поспішати, й від гнучкості саме у польському питанні залежатиме дуже багато. Необхідно тямити, що Польща не буде нескінченно бавитися в "адвоката України". Тим більше, що з українського боку доводиться іноді чути: "Нам не потрібно жодних адвокатів". Але саме польська активність на міжнародній арені була вирішальною у багатьох проблемах.
Якщо ж нам "не треба адвокатів", давайте слухати українських націонал-ідіотів і "ставити на місце поляків", запроваджувати для них візи, не вступати в НАТО, посилювати візовий режим з ЄУ та виводити миротворців із "гарячих точок". Але подібний дешевий популізм має свою ціну. Адже тоді лишиться лишень один інтеграційний керунок – на Бішкек, Москву, Астану та Караганду.

Bereza, polski obóz koncentracyjny

http://www.gazetawyborcza.pl/1,76842,5134208.html
Bereza, polski obóz koncentracyjny
prof. Andrzej Garlicki*2008-04-19
Więźniowie czyścili ustępy małą szmatką, a w praktyce gołymi rękami. Przed posiłkiem nie pozwalano umyć rąk ubrudzonych kałem. Gdy jeden z więźniów zwrócił się z taką prośbą, usłyszał: "Ty kurwo inteligencka, możesz obiad z gównem jeść". Obóz w Berezie Kartuskiej opisuje znany historyk

15 czerwca 1934 r. działacz Organizacji Ukraińskich Nacjonalistów zabija w Warszawie ministra spraw wewnętrznych Bronisława Pierackiego.

Mieczysław Lepecki [adiutant Piłsudskiego] wspomina, że Piłsudski był wstrząśnięty zamachem. Gdy przyjechał ze szpitala gen. Składkowski z wiadomością o zgonie ministra, nie przyjął go.

Przyjął natomiast premiera Leona Kozłowskiego, który, jak zapisał Lepecki, na konferencji przedstawił "pewien projekt i uzyskawszy nań zgodę, zaczął go od dnia następnego realizować". Kiedy późnym wieczorem Lepecki wszedł do pokoju Piłsudskiego, usłyszał: "Ja nic nie mam przeciw tej waszej czerezwyczajce, ja się na tę waszą czerezwyczajkę na rok zgodziłem".

Na wzór Dachau

Czerezwyczajka, na którą Piłsudski się zgodził, to utworzenie miejsc "odosobnienia nieprzeznaczonych dla osób skazanych lub aresztowanych z powodu przestępstw". Kierowane tam miały być osoby, "których działalność lub postępowanie daje podstawę do przypuszczenia, że grozi z ich strony naruszenie bezpieczeństwa, spokoju lub porządku publicznego". Wystarczało więc tylko przypuszczenie.

Koncepcja utworzenia "miejsc odosobnienia", czyli - używając niemieckiej nomenklatury - obozów koncentracyjnych, musiała być od pewnego czasu przygotowywana w jakichś kręgach obozu sanacyjnego. Żadnych jednak szczegółów nie znamy.

Przykład obozów w hitlerowskich Niemczech (Oranienburg i Dachau powstały już w marcu 1933 r.) był kuszący. Należy pamiętać, że wówczas celem tych obozów nie była eksterminacja. Chodziło o złamanie więźniów i zniechęcenie ich raz na zawsze do jakiegokolwiek oporu - a potem mogli wyjść na wolność.

Dwa dni po zabójstwie Pierackiego ukazało się "Rozporządzenie Prezydenta Rzeczypospolitej z dnia 17 czerwca 1934 r. w sprawie osób zagrażających bezpieczeństwu, spokojowi i porządkowi publicznemu". Art. 1. określał, kto może być kierowany do miejsc odosobnienia. Art. 2. zacytujemy w całości: "1. Zarządzenie co do przytrzymania i skierowania osoby przytrzymanej do miejsca odosobnienia wydają władze administracji ogólnej. 2. Postanowienie o przymusowym odosobnieniu wydaje sędzia śledczy na wniosek władzy, która zarządziła przytrzymanie; uzasadniony wniosek tej władzy jest wystarczającą podstawą do wydania postanowienia. 3. Odpis postanowienia będzie doręczony osobie przytrzymanej w ciągu 48 godzin od chwili jej przytrzymania".

Art. 4. określał czas odosobnienia na trzy miesiące z możliwością przedłużenia na dalsze trzy miesiące. Dopuszczał też zatrudnianie wyznaczoną pracą.

Rozporządzenie stwarzało możliwość utworzenia wielu miejsc odosobnienia. Utworzono jedno, w Berezie Kartuskiej w województwie poleskim. Wojewodą był pułkownik Wacław Kostek-Biernacki, komendant twierdzy brzeskiej z czasów uwięzienia działaczy opozycji [w 1930 r.].

W Berezie nie wolno było używać określenia "więzień". Było się aresztowanym, pozbawionym części praw, które mieli więźniowie. Normalnie w stosunku do aresztowanych prowadzi się śledztwa. W stosunku do osadzanych w Berezie nie prowadzono żadnych śledztw.

Bereza Kartuska miała jeden cel - złamać psychicznie osadzonych tak, aby już nigdy nie sprzeciwiali się władzom państwowym. Zakładano, że wystarczą na to trzy miesiące, ale wobec opornych można było przedłużać pobyt. Fizyczne znęcanie się poprzez bicie stosowano w Brześciu w nielicznych przypadkach - w Berezie Kartuskiej stało się ono codziennością.

Pierwszymi osadzonym byli działacze ONR. W nocy 6/7 lipca przywieziono do Berezy Zygmunta Dziarmagę, Władysława Chackiewicza, Jana Jodzewicza, Edwarda Kemnitza, Bolesława Piaseckiego, Mieczysława Prószyńskiego, Henryka Rossmana, Włodzimierza Sznarbachowskiego i Bolesława Świderskiego.

Tortura gimnastyki

Raport przygotowany dla komisji Winiarskiego przedstawia różne elementy życia osadzonych w Berezie [prof. Bohdan Winiarski od maja 1940 r. kierował biurem utworzonej przez rząd na uchodźstwie "komisji powołanej w związku z wynikami kampanii wojennej 1939 r."; komisja zajmowała się przypadkami łamania praw człowieka przez rządy sanacji].

Przybywający po wstępnych formalnościach, w czasie których obrzucano ich wyzwiskami, kierowani byli na trzy dni do izby przejściowej będącej swoistą kwarantanną. W raporcie czytamy:

"Izba ta była pusta, bez jakiegokolwiek umeblowania, okna były zabite do połowy dyktą, górne zaś były otwarte, podłoga betonowa. Temperatura wskutek nieopalania w zimie była stale poniżej zera. Przez cały dzień więźniowie musieli stać zwróceni twarzami do ściany. Na noc kładli się na gołą podłogę, bez nakrycia. Co pół godziny policjant alarmował śpiących więźniów, kazał im wstawać, ustawiać się pod ścianą w szeregu, odliczać, biegać, skakać, padać, siadać itp., po czym znowu więźniowie kładli się do snu po to, by w następnej półgodzinie powtórzyła się ta sama udręka. Jakiekolwiek uchybienie w postawie, które dowolnie oceniał policjant, powodowało natychmiastowe bicie pałką. Zresztą w izbie tej bito więźniów stale bez jakiegokolwiek powodu oraz masakrowano ich do krwi".

Z licznych relacji osób więzionych wynika, że najbardziej uciążliwa była tzw. gimnastyka oraz prace fizyczne. Gimnastykę prowadzili policjanci lub "instruktorzy" rekrutujący się z więźniów kryminalnych. Chcąc się zasłużyć, byli często okrutniejsi niż policjanci.

Stefan Łochtin, działacz Stronnictwa Narodowego przebywający w Berezie od lutego do marca 1938 r., zeznał przed komisją Winiarskiego, że gimnastyka była jednym z największych udręczeń zarówno ze względu na długotrwałość (siedem godzin dla tych, których nie kierowano do pracy i brak przerw), jak i prowadzenie jej „systemem karnych ćwiczeń wojskowych, stosując ciągle komendy »padnij «, »czołgaj się «, urządzając całe godziny biegów itd. Widać było, że celem tych ćwiczeń było osiągnięcie największego zmęczenia więźnia. Dla przykładu podaję, że jeden z komendantów, młody policjant Idzikowski, specjalnie dokuczał aresztowanym ciągłym ćwiczeniem przysiadów na cztery tempa (przy jednoczesnym trzymaniu rąk w bok). Trwało to bardzo długo (do 200 przysiadów w jednej turze). Lubił również zatrzymywać całą grupę w pozycji »półprzysiad z wyrzutem rąk w bok «, po czym przez kilkanaście minut chodził wzdłuż kolumny ćwiczebnej i sprawdzał postawę każdego... Do gatunku równie męczących ćwiczeń należał marsz »kaczym chodem « (w półprzysiadzie, ręce wyrzucone w górę). Pewnego dnia tenże sam Idzikowski prowadził kolumnę ćwiczebną ( »kaczym chodem - równy krok - równanie i krycie w czwórkach «) dwa razy dookoła bloku koszarowego, na ogólnej przestrzeni ok. 500 m.
Spośród »ćwiczących « wybierano specjalną grupę, tzw. ironicznie »podchorążówkę «. Kierowano do niej opornych (tj. tych, których policjanci uznali za opornych) i nowo przybyłych. Grupa ta ćwiczyła albo na sali służącej w lecie za pracownię betoniarską (każde poruszenie tam podnosiło z podłogi tumany betonowego kurzu leżącego grubą warstwą do 5 cm i powodowało duże trudności w oddychaniu) lub za rogiem bloku mieszkalnego, w miejscu, gdzie z ustępów wypływała uryna ludzka, rozlewając się w wielkie kałuże. W dniach odwilży ćwiczono tu z dużym upodobaniem ćwiczenia czołgania się. Ponieważ większość aresztowanych nosiła własne ubrania, ulegały one całkowitemu zniszczeniu, ohydnie śmierdziały, powodując wzrost uczucia obrzydliwości. W betoniarni ćwiczono zaś przeważnie »padnij «, a następnie biegi w tumanach pyłu. Policjanci kierowali tym ćwiczeniem, wydając komendy zza okna z podwórza”.

Toaleta na komendę

Do prac należało czyszczenie ustępów dokonywane małą szmatką, a więc w praktyce gołymi rękami. Przed posiłkiem nie pozwalano umyć rąk ubrudzonych kałem. Gdy jeden z więźniów zwrócił się z taką prośbą, usłyszał: "Ty kurwo inteligencka, możesz obiad z gównem jeść".

Za najbardziej uciążliwą pracę uznawano pompowanie wody, które odbywało się przy użyciu kieratu. Orczyki były tak przymocowane, że więźniowie musieli pracować w głębokim pochyleniu. Kazano wykonywać również prace całkowicie bezsensowne jak kopanie i zasypywanie rowów, przenoszenie ciężkich kamieni z miejsca na miejsce.

Więźniowie musieli poruszać się biegiem. Nie wolno im było ze sobą rozmawiać. Policjanci zwracali się do nich per „skurwysynu”, „kurwa mać”, „świńskie ścierwo”. Nie wolno było podobnie jak w Brześciu palić.

W nocy przeprowadzano rewizje. Jak zeznał Stefan Niezgoda, policjant skierowany do służby w Berezie: "Przed zarządzeniem rewizji wszyscy więźniowie musieli się rozebrać do naga i przejść przez korytarz biegiem do jednej z sal. Przejście to było dla uwięzionych katuszą, gdyż gonili oni wśród kurzu, a stojący na korytarzu policjanci bili ich pałkami".

Stanisław Cat-Mackiewicz, zesłany do Berezy wiosną 1939 r., stwierdził przed komisją Winiarskiego, że torturą było nawet wypróżnianie się: „wolno było tę czynność fizjologiczną załatwić tylko raz na dobę, rano - 20 ludzi stawało w pokoju z betonową podłogą i na komendę »raz, dwa, trzy, trzy i pół, cztery « każdy z nich miał obowiązek rozpiąć się, załatwić się i zapiąć się, co było oczywiście czasem niewystarczającym absolutnie, tym bardziej, że... całość komendy nie mogła wynosić więcej czasu niż półtora sekundy najwyżej. Wobec czego ludzie stale chodzili z niewypróżnionymi żołądkami, co zwłaszcza było dolegliwe przy owej gimnastyce polegającej na kilkugodzinnym kaczym chodzie”.

Jest miejsce dla pana w Berezie

Obóz w Berezie podlegał wojewodzie Kostkowi-Biernackiemu. Każda jego inspekcja powodowała zaostrzenie regulaminu.

Pobudka była o 4 rano, pół godziny później śniadanie (niesłodzona kawa zbożowa lub żur i 400 gramów czarnego chleba na cały dzień). O 6.30 rozpoczynały się zajęcia (praca lub gimnastyka), które trwały do 11. Obiad był w południe i składał się z gorącego płynu bez tłuszczu nazywanego zupą i porcji kartofli. Do kolacji kontynuowano zajęcia. Kolacja była o 17 i składała się z niesłodzonej kawy zbożowej lub żuru. Przygotowania do snu zarządzano o 18.30.

Racje żywnościowe były niewystarczające. Więźniowie Berezy pozostawali głodni, a nie zezwalano na paczki od rodzin.

Liczebność osadzonych w Berezie wahała się od 100 do ponad 600. Numery, które otrzymywali przybyli w 1939 r., zbliżały się do 3000. W 1936 r. było 369 osadzonych, w tym 342 komunistów. Za cały okres istnienia Berezy można się doliczyć 71 narodowców. Nie mamy danych dotyczących Ukraińców. Żydów wysyłano do Berezy przede wszystkim za nadużycia finansowe, niepłacenie podatków. W ostatnim okresie wysyłano tam też Niemców.

Do Berezy trafiali ci, których z braku dowodów winy nie można było postawić przed sądem. Groźba wysłania do Berezy była też formą wymuszania zachowań korzystnych dla władz. Cat-Mackiewicz wspominał, że kilkakrotnie grożono mu Berezą - m.in. za artykuły w polemizujące z ideą Funduszu Obrony Narodowej. Mackiewicz uważał, że zbieranie od obywateli datków na uzbrojenie armii ośmiesza państwo. Wówczas wezwał go wojewoda i oświadczył: "Pan premier Składkowski polecił mnie kłaniać się panu redaktorowi i oświadczyć, że jeżeli pan nie przestanie czepiać się wojska i FON, to jest miejsce dla pana w Berezie Kartuskiej".

Jerzy Giedroyc wspominał, że gdy w redagowanym przez niego "Buncie Młodych" ukazał się artykuł Aleksandra Bocheńskiego "Kirow a Pieracki", premier Zyndram-Kościałkowski postanowił wysłać go do Berezy. Giedroycia uratował minister Juliusz Poniatowski, u którego pracował i który oświadczył, że poda się do dymisji, jeśli premier zrealizuje swój zamiar.

W Brześciu strażnikami byli żandarmi wojskowi i oficerowie WP. Wywołało to złe wrażenie w wojsku. W Berezie byli już tylko policjanci. Protestował przeciwko temu, bezskutecznie, komendant główny policji gen. Kordian Zamorski. Uważał, że służba w Berezie deprawuje młodych policjantów.

Wystarczało, że istniała

2 lipca 1934 r. odbyła się konferencja, w której wzięli udział Leon Kozłowski, Józef Beck, Walery Sławek, Aleksander Prystor i Kazimierz Świtalski. Bez żadnej przesady można określić ich jako najbardziej wpływowych ludzi w otoczeniu Piłsudskiego. Świtalski zanotował:

"Stałem na stanowisku, że zjawisko zabójstwa Pierackiego jest zjawiskiem nienowym, gdyż to samo mieliśmy przy zabójstwie Hołówki [Tedeusz Hołówko, wiceprezes Bezpartyjnego Bloku Współpracy z Rządem, został zastrzelony w 1931 r. przez działaczy OUN] i przy zamachu na Komendanta we Lwowie robionym przez Fedaka [w 1921 r.] i nie widzę, by w nastrojach opozycyjnych społeczeństwa polskiego mogła się zjawić chęć jakiejś czynniejszej akcji przeciw rządowi. Wobec tego istnienie obozów izolacyjnych nie jest rzeczą niezbędną, a wpakowanie do nich kilkudziesięciu zapamiętałych endeków najprawdopodobniej nie potrafi ich w ciągu 5-6 miesięcy złamać, a tylko bardziej ich może pod względem charakteru wzmocnić. Dla Ukraińców podejrzanych o należenie do Ukraińskiej Organizacji Wojskowej obozy absolutnie się już nie nadają, gdyż one tylko dadzą sposobność tym ludziom do zorganizowania się tajnego. Pozostaje więc tylko jeden środek użycia obozów polegający na tym, że przy jakiejś bardzo ostrej demonstracji antyrządowej, w której sprawcy bezpośredni byliby trudni do wyśledzenia, należy środowisko, z którego wyszła demonstracja, wsadzić do obozu izolacyjnego. Używać jednak tego środka w ogóle należy bardzo ostrożnie. Na ogół wziąwszy, z moją opinią zgadzano się".

Co nie przeszkodziło, że obóz w Berezie Kartuskiej istniał do końca II RP. Okazał się bowiem wygodnym narzędziem sprawowania władzy. Przyznał to, już na emigracji, premier Składkowski, stwierdzając: "Bereza była niepopularnym i przykrym, lecz pożytecznym narzędziem ochrony całości i spoistości państwa w wypadkach, gdy władze sądowe nie mogły wkraczać dla braku możności ujawniania dowodów winy ze względu na tajne popieranie winowajcy przez Niemców lub Sowiety. Unikaliśmy w ten sposób mnóstwa procesów politycznych, które nie pomagały, a raczej szkodziłyby Polsce".

Motyw użyteczności Berezy w zwalczaniu obcych agentur pojawia się dopiero po klęsce wrześniowej. W wywodzie Składkowskiego odczytać wszakże można podstawową przyczynę utrzymania Berezy. Pozwalała ona, bez wikłania się w procedury sądowe, pacyfikować przeciwników politycznych. Z tym, że niekoniecznie trzeba ich było wysyłać do Berezy. Wystarczało, że istniała.


*Andrzej Garlicki - ur. 1935, historyk, profesor Uniwersytetu Warszawskiego. Współpracownik tygodnika "Polityka". Autor kilkunastu książek, m.in. monografii "Józef Piłsudski" (1988) oraz "Karuzela. Rzecz o Okrągłym Stole" (2003)

*** Fragment książki Andrzeja Garlickiego "Piękne lata trzydzieste", która ukazuje się właśnie nakładem wydawnictwa Prószyński i S-ka

23 июня 1941 года

СМЕРТЬ ЯНКИ КУПАЛЫ
мнения исследователей темы
http://www.secret-r.net/publish.php?p=96

Артем ДЕНИКИН
«Аналитическая газета «Секретные исследования»

УХОД ПОЭТА

Янка Купала – это один из духовных символов Беларуси. Белорусская литература в своём становлении очень многим ему обязана. Как и все классики, Янка Купала является вечно актуальным, он всегда будет входить в ряд выдающихся людей Беларуси. Он относится к той плеяде деятелей национальной культуры, которая вначале двадцатого века, когда белорусский язык был в очень тяжёлых условиях и стоял вопрос о выживании белорусской нации как народа, сделала очень много, чтобы белорусы почувствовали себя полноценным народом. До сих пор у всех вызывает интерес странная гибель поэта в гостинице «Москва» в 1942 году. По официальной версии, Янка Купала случайно упал в лестничный пролет и разбился, пролетев более десяти метров. Однако высота перил и то, что поэт не просто скатился по лестнице, а упал в шахту между пролетами, по мнению минских ученых, говорит о возможном убийстве. Так считает Елена Бурбовская, замдиректора минского Музея имени Янки Купалы. По ее словам, писатель при необычных обстоятельствах был вызван из номера, где находился с большой компанией, а непосредственных свидетелей его смерти разыскать так и не удалось. Когда постояльцы гостиницы выбежали из своих номеров на раздавшийся на лестнице шум, вверх по ступеням убегала неизвестная женщина, а на площадке между этажами лежала туфля писателя… Хранители минского Музея имени Янки Купалы уверены, что в архивах ФСБ есть секретные документы, которые могут пролить свет на это, возможно, заказное убийство. Вот мнение директора музея Я.Купалы Сергея Вечера, которое он изложил белорусским журналистам в интервью 10 июля 2006 года:
«История интересна своими загадками. Если бы всё было разложено по полочкам – было бы даже скучно. В истории очень часто случается так, что невозможно установить достоверность того или иного события. Что касается смерти Янки Купалы, никаких документов и свидетельств на этот счёт не осталось, есть только заключение, что он упал и прочее, прочее, прочее…. В архивах НКВД и КГБ пока ничего не найдено, хотя запросы туда были. Если и была команда «убрать», то это могло документально и не оформляться. Скорее всего, это надолго останется загадкой. Хотя с точки зрения логики, на мой взгляд, он умер не своей смертью. У нас есть информация о расписании тех дней, когда он был в Москве. Не было у него такого настроения, чтобы желать покончить с собой. На следующий день ему надо было выступать по радио на территорию Беларуси с воззванием к своим землякам (шла война), также на следующий день ему надо было получать гонорар за свою книгу… Есть версия, что он был выпившим и случайно выпал, она мне также кажется неправдоподобной и даже глупой. Врачи в это время запрещали ему употреблять алкоголь по состоянию здоровья. Кстати, когда разбирали гостиницу «Москва», наша работница забрала и привезла в Минский музей те самые перила, через которые упал Янка Купала. Также у нас в музее имеются и ступеньки этой злополучной гостиницы. На следующий год мы собираемся создать экспозицию. Можно будет оценить вероятность, возможно ли было через такие перила перевалиться самому. Тем не менее, факт остаётся фактом. Янка Купала до конца своей жизни, даже несмотря на то, что у него есть немало стихотворений, которые восхваляют советскую власть, находился во внутренней эмиграции. Даже своим присутствием он показывал, что белорусский народ и белорусская литература жива. До конца власть советов так и не смогла сделать из него писателя подходящего им образца, поэтому его присутствие было им не угодно, а мотив в то время можно было подобрать любой».

РАССЛЕДОВАНИЕ

Белорусский журналист Виктор Мартинович в статье «Дело №1269. Оно не засекречено, но его запрещено исследовать» пишет:
«Осенью 1938-го года руководство Союза советских писателей ожидало своего ареста со дня на день. Создатели мифа о благополучной социалистической Беларуси, сами они прекрасно понимали, в каком государстве живут. По словам Веры Даниловны Мицкевич, внучки Якуба Коласа, в 1938-м году ее дед спал, не раздеваясь. Рядом с кроватью он ставил чемоданчик со сменой белья, провиантом и бритвенными принадлежностями. У «главных персонажей» нашей истории - Янки Купалы и Якуба Коласа уже был опыт общения с органами НКВД и ОГПУ. В 1930-м году они были арестованы за участие в мифическом «Союзе освобождения Беларуси», якобы возглавляемом академиком Вацлавом Ластовским. Всего по этому делу было арестовано 108 человек. Тогда для столпов белорусской литературы все обошлось более-менее благополучно. На допросе в октябре 1930 года Янку Купалу обвинили в идейном руководстве «Союзом». В ответ на это, 20 октября он попытался покончить с собой. Перед неудавшимся самоубийством Купала направил письмо главе ЦИК БССР Александру Червякову. «Товарищ председатель! - говорилось в письме, - Еще раз, перед смертью, заявляю о том, что я ни в какой контрреволюционной организации не был и не собираюсь быть». Неизвестно, что спасло писателей, - то ли интерес общественности, привлеченной неожиданной попыткой суицида, то ли более чем принципиальная позиция обоих писателей на допросах. Обвинение, грозившее высшей мерой наказания, сняли. Намерения госбезопасности в 1938-м году были значительно более серьезными. «Охота» на писателей началась с уничтожения их ближайшего окружения. Осенней ночью 1938-го года без всяких объяснений был арестован брат жены Якуба Коласа Александр Каменский, «дядя Саша» - для семьи писателя. Больше ни Колас, ни кто бы то ни было другой, этого человека не видел. Впоследствии, уже после получения Ленинской премии, писатель попытался выяснить, где находится «дядя Саша» и в чем его обвиняют. Однако, все, кто мог быть причастен к этому делу, хранили гробовое молчание. В 1990-м году «дело Каменского» попыталась найти внучка писателя, Вера Мицкевич. В многочисленных инстанциях, куда она обратилась, ей объясняли, что дело то ли утеряно, то ли уничтожено. Родственники подозревают, что одно из тех 30-ти свидетельских показаний на Коласа, о которых писал Пономаренко [первый секретарь белорусской компартии в своем доносе на наших писателей] Сталину, было «выбито» из «дяди Саши». О настроениях, царивших в среде белорусских писателей в это время, можно судить из слов Якуба Коласа, приведенных в неизданной до сих пор книге «Любить и помнить. Вспоминает сын Я. Коласа». Авторство книги принадлежит умершему в 1996-м году Даниле Мицкевичу. «Отец как-то в семье сказал: что же делать? Может быть мне в знак протеста отказаться от пенсии?... А что это даст, никто про это широко не узнает, это будет расценено как контрреволюционный выбрык, будет поклеп». В напряженном ожидании ареста прошло два месяца. А в январе 1939-го года случилось чудо. Я. Коласа и Я. Купалу представили к первым орденам Ленина. Дело писателей, почти уже завершенное, внезапно закрыли, как когда-то было и с делом врачей. Есть несколько версий о том, что же побудило Сталина и Пономаренко «помиловать» Коласа и Купалу. По версии доктора исторических наук Ростислава Платонова, на этом настоял Сталин. По другой версии, которой, в частности, придерживается внучатая племянница Купалы Жанна Казимировна Допкюнас, сам Пономаренко побоялся уничтожения столпов белорусской культуры. Дело в том, что на посту первого секретаря он пребывал всего несколько месяцев и репрессии против писателей могли вызвать резко негативное отношение к нему. Так или иначе, по словам Веры Мицкевич, Якуб Колас не поверил в то, что «вожди» помиловали его и даже после награждения продолжал спать в одежде...» Выскажу еще одно предположение, почему Сталин приказал закрыть дело белорусских писателей. В конце 1938 – начале 1939 гг. Сталин уже разрабатывал план завладеть Западной Беларусью и Западной Украиной путем ввязывания Германии в войну с Польшей. План был окончательно оформлен к лету, а в августе реализовался в виде подписания советско-германского пакта и секретного протокола о разделе Восточной Европы. На фоне ожидаемого захвата Западной Беларуси уничтожение белорусских писателей показывало бы СССР в глазах западных белорусов в неприглядном виде. Скорее всего, именно поэтому Сталин приказал не просто повременить с казнью писателей, но и наградил их орденами – это был акт пропаганды, адресованный прежде всего для населения Западной Беларуси. Замечу также, что версия о «руке Москвы» (то есть ГПУ-НКВД) до сих пор активно обсуждается российскими историками, пишущими о смерти Есенина. Эта версия и в смерти Есенина, и в смерти Купалы, и в смерти других писателей и деятелей культуры СССР потому и является ведущей, что режим Сталина вел активную войну против интеллигенции. Это только в период гласности стали известны обстоятельства убийства органами НКВД Мейерхольда – это убийство в СССР пытались выдать за «смерть от несчастного случая». Особенность ситуации в том и состоит, что малоизвестных деятелей культуры можно было просто репрессировать. Виктор Мартинович пишет в своей статье: «К 1938-му году уже были репрессированы: Платон Головач, Максим Горецкий, Язеп Пушча, Цишка Гартный, Владислав Голубок, Алесь Гурло, Алесь Звонак. 17 сентября 1936-го года первый секретарь ЦК КП(б)Б Николай Гикало сообщал главе НКВД СССР Ежову, что в результате выявления классово враждебных элементов от работы освобождено огромное количество работников печати, что создало исключительную в них потребность. В БССР не хватало около 70 руководящих работников печати. Даже в Главлите (главное цензурное ведомство) из 12 ответственных работников осталось только 2. Но несмотря на такой «широкий» подход к делу ликвидации классово чуждых писателей и публицистов, ничего подобного тому, что могло произойти в 1938-м году, наша литература не знала. Репрессировать планировалось ни много, ни мало все руководство Союза писателей, успевшего просуществовать всего четыре года». Белорусский писатель Леонид Матусевич в статье «Сталинизм в Беларуси» (№8, 2006 нашей газеты) писал, что «В 1930 органами ОГПУ была "раскрыта национально-демократическая, контрреволюционная антисоветская организация", которая получила название "Союз освобождения Белоруссии" (СОБ). По делу СОБ было арестовано 108 человек, среди них академики Белорусской Академии наук (БАН) В.Ластовский, Я.Лесик, С.Некрашевич, нарком земледелия БССР Д.Прищепов, нарком народного образования БССР А.Балицкий, писатели М.Гарецкий, В.Дубовка, Е.Пуща и другие. (Всего в Беларуси в 20-50 гг. было арестовано 238 литераторов. Только около 20 из них вернулись из лагерей. Неоднократно подвергались аресту Г.Березкин, С.Граховский, А.Александрович, С.Шушкевич и другие.) (П.Г. Чигринов "Очерки истории Беларуси", Минск, "Вышэйшая школа", 2004, стр. 403). ...Руководящая верхушка не доверяла партийным комитетам и организациям. Время от времени в партии проводились так называемые чистки. Во время партийной чистки 1933 г. численность КП(б)Б сократилась с 65040 до 37909 человек. В результате массовых чисток и террора КП(б)Б потеряла к 1938 году 40% своего состава. В первом квартале 1933 г. в БССР к высшей мере наказания и к 10 годам тюремного заключения были приговорены более 5,5 тысяч человек. Только "тройки" НКВД БССР в 1935 году осудили 8074 человек, а в 1936 - 12371. «Агенты вражеских разведок», «отрабатывающие западные деньги», были везде, от колхозов до ЦК КП(б)Б. Сталин не щадил и своих палачей - работников ОГПУ-НКВД. В 1939 году был осужден к высшей мере наказания ряд ответственных работников Наркомата внутренних дел БССР, в том числе пять председателей ОГПУ-НКВД Белоруссии, которые занимали этот пост в БССР в разное время: Б.Берман, Л.Заковский, И.Леплевский, А.Наседкин, Р.Рапопорт, некоторые их заместители. В июне 1937 года состоялся 16-ый съезд КП(б)Б. Доведенный на этом съезде до отчаяния надуманными, безжалостными нападками Председатель Центрального Исполнительного Комитета БССР с 1920 года А.Червяков застрелился в своем кабинете. 29 июня 1937 состоялся III Пленум ЦК КП(б)Б, который сыграл в истории Беларуси роль своеобразного детонатора. В республике начались повальные репрессии. С середины 1937 года и до июля 1938 года было арестовано 2570 "врагов народа" разных мастей. Из них: 40 наркомов и их заместителей, 179 руководящих работников советского и хозяйственного аппарата, 1 академик, 25 ученых, 49 преподавателей ВУЗов БССР, 23 работника ЦК КП(б)Б, 16 работников Совнаркома, в том числе был арестован в Москве и председатель СНК БССР Н.Голодед, который во время следствия покончил с собой, выбросился из окна здания НКВД БССР». Вся эта вакханалия арестов и массовых самоубийств, конечно, создавала определенный «мотив Эпохи». И нельзя отделять Я. Купалу от этой вакханалии, тем более что ранее, 20 октября 1930 года, он тоже попытался покончить с собой, когда был арестован по липовому делу «Союза освобождения Беларуси», под предлогом которого Москва истребляла белорусское национальное самосознание. Массовые самоубийства известных белорусских людей тогда объяснялись вовсе не «личными причинами», а политическими. Однако обстоятельства гибели Янки Купалы в московской гостинице бесспорно показывают, что это не было самоубийством: у поэта не было для этого ни личных мотивов – абсолютно никаких, ни политических – аналогичных мотивам Голодеда или Червякова. Полагаю, что такие люди, как Колас, Купала, Мейерхольд были такими знаковыми фигурами для национальной культуры, что их арест означал бы открыто удушение всего национального в белорусском, еврейском и пр. самосознании окраин СССР. Поэтому их ликвидация должна была осуществляться иначе: НКВД убивает Мейерхольда, но его, якобы погибшего от несчастного случая, хоронят с огромными почестями. Что точно так произошло и в случае с Я. Купалой. О причастности НКВД к убийству Мейерхольда нам стало известно из рассекреченных документов. Но о причастности НКВД к смерти Я. Купалы пока нет сведений, ибо ФСБ России пока не передала Беларуси даже само дело о его смерти, хотя запрос с нашей стороны был подан в ФСБ еще несколько лет назад, как сообщает директор музея Я.Купалы.

МНЕНИЯ КРИМИНАЛИСТОВ

А теперь давайте вместе подумаем, взглянем логически на обстоятельства смерти поэта.
Официальная версия СССР (которая и поныне массово распространяется в Беларуси) говорит, что Янка Купала покончил свою жизнь самоубийством, сбросившись в пролет гостиницы «Москва». Однако любой криминалист эту назойливо навязываемую (что уже подозрительно) «версию» опровергнет на хотя бы трех основаниях:
1. Янка Купала в веселом и бодром настроении сказал своим товарищам в номере, что «надо кое с кем переговорить», и что «он через минуту вернется». Так самоубийцы себя не ведут. Причем, на следующий день ему надо было выступать по радио на территорию Беларуси с воззванием к оккупированным белорусам, и на следующий день ему надо было получать гонорар за свою книгу. Кто этот «кое-кто», с кем хотел за дверями поговорить Купала – загадка по сей день. Очевидно, это и есть его убийца.
2. Самоубийцы оставляют записки, в которых раскрывают смысл своего акта. Как это сделал, например, Сергей Есенин (хотя его предсмертная записка и оспаривается рядом российских историков). Для поэта самоубийство является поэтическим актом, и без посмертной записки в стихах не кончал счеты с жизнью НИ ОДИН ПОЭТ. В случае с Янкой Купалой не только никаких таких посмертных записок не было, но он даже своим друзьям в номере не намекнул, что «будет кончать с жизнью». В том числе тут не может быть и политического самоубийства – перечисленные выше обстоятельства этому противоречат. Существенно, что когда 20 октября 1930 года Купала якобы хотел покончить собой, он перед этим выслал письмо главе ЦИК БССР Александру Червякову, в котором доказывал: «Еще раз, перед смертью, заявляю о том, что я ни в какой контрреволюционной организации не был и не собираюсь быть». А в данном случае никакого подобного письма не было, как не было и политической угрозы со стороны властей, которую бы ощущал писатель.
3. Наконец, самое главное. На площадке лежала туфля писателя. Дико предположить, что Янка Купала, задумав самоубийство, вдруг снял одну туфлю и положил ее на площадку, и в одной туфле решил собой покончить. Так самоубийцы не поступают. Если бы он был самоубийцей, то как раз с обеими туфлями на ногах аккуратно преодолел бы перила и падал вниз. Эта туфля на площадке говорит о борьбе Янки Купалы с кем-то («кое-кем»), ибо слететь с ноги она может только при активном сопротивлении. Сопротивлении с кем? Елена Бурбовская, замдиректора минского Музея имени Янки Купалы, говорит: «Когда постояльцы гостиницы выбежали из своих номеров на раздавшийся на лестнице шум, вверх по ступеням убегала неизвестная женщина, а на площадке между этажами лежала туфля писателя». Вряд ли женщина могла скинуть в лестничный проем сильного и здорового мужчину. Скорее всего, она была просто свидетелем случившегося и в шоке от увиденного убегала, а тут кто-то другой «помог», мощными ударами оглоушив поэта и перекинув его за парапет. Обстоятельства смерти Янки Купалы я обсудил с двумя весьма опытными белорусскими криминалистами, которые попросили не упоминать их имен в этой статье. Непредвзято они высказали общее мнение: если бы такую смерть расследовали наши органы правопорядка сегодня, то версия о самоубийстве или несчастном случае была бы сразу следствием отброшена, так как туфля Янки Купалы на лестничной площадке прямо указывает на борьбу с кем-то – и противостоянию попытке сбросить его в проем. В самоубийствах и несчастных случаях обувь жертвы не остается на месте, откуда жертва летит вниз. Тем более речь идет об одной туфле, а вторая осталась на упавшем и плотно сидела на его ноге. То есть, чтобы ее сорвать – были какие-то сильные внешние усилия. Какие? Сорвать плотно сидящую туфлю на ноге (вторая осталась на упавшем) мог только удар пяткой по парапету. От этого удара пяткой туфля и слетела, по своей траектории оказавшись на площадке между этажами, это элементарная физика. Что означает – человек ПАДАЛ В ПРОЛЕТ СПИНОЙ. А не лицом. Так самоубийцы не падают, поэтому самоубийство АБСОЛЮТНО ИСКЛЮЧАЕТСЯ. Это с точки зрения криминалистики – факт. Эксперты высказали такое мнение (выражаемое ими профессионально для аналогичных сегодняшних случаев): самоубийством это быть НИКАК НЕ МОГЛО, на 20% это несчастный случай, на 80% - убийство, и такой случай ими бы расследовался сегодня как именно убийство – как предварительная версия следствия. Недостаток подробностей не позволяет судить более точно. А все подробности – до сих пор хранятся в тайне в России, где ФСБ до сих пор не желает рассекретить это дело, даже после многочисленных наших запросов. Тайна смерти поэта по-прежнему скрывается, и если бы в ней не было «ничего крамольного» - то зачем ее тогда скрывать? Видимо, что-то «крамольное» все-таки было. В любом случае самоубийство поэта нужно вычеркнуть из возможных версий трагедии. Янка Купала упал в лестничный пролет гостиницы «Москва» не по своей воле и падал спиной вниз. То есть, его скинули. Хотя бы это мы знаем сегодня точно.

ЕЩЕ ОДНА ВЕРСИЯ

Народ часто склонен подозревать власти в убийстве поэта, и даже вполне «бытовая» гибель Пушкина иными трактуется как «заговор царизма» (в том числе эта версия была популярна у идеологов СССР). Но в данном случае все-таки «бытовая» версия (что, мол, Купалу столкнул в пролет некий личный враг) кажется крайне маловероятной, так как в Москве в 1942 году у такой знаковой фигуры, как Купала, было на порядок больше шансов стать жертвой именно такой «ликвидации» со стороны тиранического режима. Позже, после войны, органы НКВД-МГБ (отдел Павла Судоплатова) уничтожали глав Униатской РПЦ Киева в Западной Украине «интеллигентно»: делали инъекцию яда кураре и констатировали «инфаркт». Об этом много пишет в своих мемуарах Судоплатов. Но в 1942 году было не до таких «вычурностей». Проще было просто скинуть в пролет. Интересные сведения, касающиеся смерти Купалы, были опубликованы в 1992 году в украинской газете «Час». Житель Киева А.С. Васильченко, сын украинского журналиста С.А. Васильченко, писал в газете: «В первые дни войны органы НКВД расстреляли в тюрьмах УССР и БССР всех заключенных, арестованных в Западной Украине и Западной Беларуси из-за их «неблагонадежности». Это и офицеры запаса, служившие в польской армии, и работники правоохранительных органов, и предприниматели, и священники. Но больше всего среди них было представителей интеллигенции, в том числе там были историки и писатели. Всего убито – несколько десятков тысяч, среди них и сын писателя Франко Петр Франко, ученый с мировым именем. Сейчас это стало общеизвестно, об этом пишет ваша газета, но тогда это было огромной тайной. Слухи об этой трагедии дошли до эвакуированной в Москву украинской интеллигенции только в 1942 году. Мой отец, тогда тоже живший в Москве, рассказывал мне в 80-е, что эту тему на своих встречах дома обсуждали тайком представители украинской и белорусской интеллигенции, некоторые сильно возмущались, предлагали что-то предпринять, кому-то писать. Все это быстро стало известно Органам, и последовали аресты, а входивший в этот кружок общения белорусский поэт Янка Купала погиб, выпав в пролет гостиницы «Москва». Связаны эти события между собой или нет – отец не знал, но обсуждение этой темы среди нашей эвакуированной интеллигенции мигом прекратилось». Совпадение – или нет? Трагедия 23 июня 1941 года (о которой стало широко известно только после рассекречивания документов в 1991 году, о чем писала газета «Час» и в ответ в газету пришло письмо от А.С. Васильченко) – тщательно скрывалась в СССР. Малоизвестна и сегодня. Подробности недавно рассказал российский публицист Леонид Млечин в свой передаче «Особая папка» на канале ТВЦ: органами НКВД 23 июня 1941 года были расстреляны 120 тысяч жителей Западной Беларуси и Западной Украины – неугодных «классовых элементов», находившихся в момент начала войны в тюрьмах НКВД. Причем, это в основной массе – не что-то «политическое» (ибо судьбу таковых уже решили), а просто «неугодные идеологические элементы» в лице арестованных при оккупации Западной Беларуси униатских православных священников, рядовых депутатов парламента и органов самоуправления, учителей, писателей и художников, местных буржуа, всяких владельцев собственности, дворян и прочих, кто самим своим существованием «не вписывался» в устанавливаемый тут режим. Являлся носителем «чуждой западной идеологии», и таким носителем была в первую очередь национальная интеллигенция. До агрессии Гитлера НКВД так и не решило, что с ними делать, а с началом войны пришел приказ из Москвы всех расстрелять. В советский период эти 120 тысяч мгновенно исчезнувших жителей Западной Беларуси и Западной Украины считались «жертвами немецкой оккупации» и «пропавшими без вести». Хотя они пропали в самые первые дни войны – до немецкой оккупации. «Куда они могли исчезнуть?» - задает вопрос белорусский историк И.Н. Кузнецов в книге «Неразгаданные тайны» (Минск, «Красико-принт», 2000). Он изучал этот вопрос на примере Вилейки, которая в те годы была областным центром. Одной из главных «достопримечательностей» города являлась внутренняя тюрьма НКВД с нормативной емкостью 210 заключенных (для размещения «врагов народа» из Западной Беларуси на территории области было создано 7 тюрем). Однако, согласно акту проверки от 14 мая 1940 года в вилейской тюрьме содержалось 910 (!) заключенных, из которых за НКВД числилось 854. Историк пишет, что если учесть, что из числа арестованных, дела которых рассматривали несудебные органы, к высшей мере наказания в тогдашней БССР приговаривалось не менее 45 процентов, то можно предположить, что в Вилейке с сентября 1939 года по июнь 1941 года к расстрелу было приговорено не менее тысячи человек. 23 июня 1941 года в этой тюрьме за один день было расстреляно еще около тысячи человек, а всего по Вилейской области – около 7 тысяч. По БССР – около 50 тысяч. Судьба «пропавших без вести» белорусов ясна из рассекреченного после 1991 года протокола заседания Бюро ЦК КП(б)Б от 22 июня 1941 года по выполнению приказа из Москвы: «Слушали: о заключенных, содержащихся в тюрьмах западных областей, приговоренных к ВМН. Постановили: поручить тт. Цанаве и Матвееву передать директиву об исполнении приговоров в отношении осужденных к ВМН, содержащихся в тюрьмах западных областей БССР». На самом деле, как единодушно пишут все историки, согласно этой директиве расстреливались не только приговоренные к высшей мере наказания, а ВООБЩЕ ВСЕ, задержанные по политическим статьям, предусматривающим ВМН. То есть – все «политические» арестованные, «нежелательные классовые элементы». О том, как это реализовывалось, рассказывают известные российские историки Ю.Т. Темиров и А.С. Донец в книге «Война» (М., «ЭКСМО», 2005). Они приводят описание расправы над заключенными Луцкой тюрьмы 23 июня 1941 года, сделанное одним из немногих оставшихся в живых узников: «Как только их (политических заключенных) увели на западный двор, там застучали пулеметы, раздались душераздирающие вопли, заглушаемые разрывами гранат. Под ногами задрожала земля. Оцепенев, мы наблюдали кошмарную картину: человеческие тела, куски одежды взрывной волной подбрасывало выше трехэтажного здания тюрьмы. «Боже, расстреливают, рвут гранатами! Варвары! Люди, спасайтесь, кто может!» - кричали в толпе. Ад продолжался около четверти часа». Ю.Т. Темиров и А.С. Донец: «После экзекуции чекисты хладнокровно добивали раненных, даже тех, кто был легко ранен. Осужденным за бытовые преступления, которых минула чаша сия, было приказано сносить тела расстрелянных в воронки от авиационных бомб. Затем трупы засыпали негашеной известью и присыпали землей. По архивным данным, 23 июня 1941 года в Луцкой тюрьме было зверски убито около 3 тысяч ни в чем не повинных советских граждан. Такая же картина наблюдалась и в других городах Украины и Белоруссии. Страшную своей бесчеловечной скрупулезностью статистику обнаруживаем в отчете начальника тюремного управления НКВД УССР «Об эвакуации тюрем западных областей УССР»: «С целью разгрузки тюрем… в тюрьмах Львова было расстреляно 2464 заключенных, освобождено 808 заключенных, в основном обвиненных в бытовых преступлениях. Все расстрелянные были закопаны в ямах, вырытых в подвалах тюрем, а в городе Золочеве – в саду… В двух тюрьмах Дрогобычской области, в городах Самбор и Стрый расстрелян 1101 заключенный… В Перемышльской тюрьме расстреляно 207 заключенных, в тюрьмах Станиславской области расстреляна 1 тыс. заключенных, города Луцка – 2 тыс., в Ковеле – 194, в Дубне – 260, с Черткова эвакуировано 954 заключенных, по дороге убито 123 заключенных…»» И так далее. Всего по Украине убито в тюрьмах и следственных изоляторах НКВД 23 июня 1941 года – около 70 тысяч человек. В Беларуси – около 50 тысяч. Убиты на второй день войны СССР, не немцами. Убит сам цвет нации, лучшие представители народа – его душа и совесть, не «вписывающиеся» в формат московской хунты. Фактически это было уничтожение у нас Гражданского Общества в полном объеме – путем ликвидации всех людей, делегированных народом для этой функции. В Восточной Беларуси Гражданское Общество было уже давно уничтожено, в Западной Беларуси – его Москва расстреляла 23 июня 1941 года, держа в тюрьмах НКВД с сентября 1939 всех, кто, по мнению Москвы, это Гражданское Общество захваченной Западной Беларуси олицетворял. Российские историки пишут: «Среди погибших от рук сталинских палачей было много представителей интеллигенции. В их числе оказались бывший председатель Народного собрания Западной Украины, принимавшего в 1939 году решение о воссоединении с УССР, академик К.Студинский, сын Ивана Франко профессор Петр Франко». Это символично – председатель Народного собрания Западной Украины, ратовавший за вхождение в состав СССР, был этим самым СССР расстрелян через полтора года… Связано ли обсуждение этой запретной темы в кружках белорусско-украинской эвакуированной интеллигенции в Москве – с гибелью Янки Купалы? Ведь все номера гостиниц «Россия» и «Москва», куда селили депутатов ВС СССР и представителей «советской интеллигенции», прослушивались НКВД. Не испугался ли Кремль, что в своем запланированном на следующий день обращении по радио на территорию Беларуси с воззванием к своим землякам в «прямом эфире» писатель может «взбрыкнуть» и сказать лишнее? Ведь отменить это широко анонсированное обращение было уже невозможно – его ждал весь белорусский народ. Не «подстраховалась» ли власть, вот таким путем решая все проблемы?
Увы, ответа нет до сих пор, есть только вопросы…

О нас

(с) ООО ЛДСпресс, 2001
"Аналитическая газета
"Секретные исследования""
Торговая марка и имя
"Секретные исследования"
являются исключительной
собственностью
ООО "ЛДСпресс"

Ластовский (Вацлав) до 1925 года кричал – СОВЕТЫ ОККУПАНТЫ, но в 1925 году кинул политику и занялся своим делом!

Купала (Янка) – выступил в 1918 году за БНР, но уже в 1921 году начал писать поэму – хвальбу СТАЛИНУ!

Цвикевич до 1923 года признавал только БНР, СОВЕТЫ БЫЛИ для него безумием и ужасом! НО В 1924 году назвал БНР – мечты на осколках империи!

БНР: РЕАЛЬНОСТЬ ИЛИ МИФ?

БНР: РЕАЛЬНОСТЬ ИЛИ МИФ?

Автор: Владимир ЕГОРЫЧЕВ, кандидат исторических наук

ПРОЛОГ

Без должной культуры исторического мышления человек легко может заблудиться в "лесу истории", а этим, к сожалению, иногда пользуются и не очень добросовестные люди.

В газете "Народная воля" 25 января 2003 года опубликован т.н. "Зварот Нацыянальнага арганізацыйнага камітэта па святкаванні 85-х угодкаў Беларускай Народнай Рэспублікі". В тексте "Зварота" утверждается, что "урад БНР разгарнуў актыўную знешнюю палітыку і дамогся фармальнага і фактычнага прызнання БНР шэрагам краін. Але ў канцы 1918 г. тэрыторыя Беларусі была занята войскамі Савецкай Расіі, і на нашай зямлі была устаноўлена савецкая ўлада. І ўсё ж бальшавікі вымушаны былі лічыцца з імкненнем беларусаў да ўтварэння самастойнай дзяржавы. Таму, у процівагу БНР, яны абвясцілі БССР з фіктыўным суверэнітэтам. Кіраванне БССР праводзілася дырэктывамі з Масквы, адбывалася бязлітаснае вынішчэнне асноў нацыянальна-культурнага, гаспадарчага і фізічнага існавання беларусаў".

Что же на самом деле скрывается за подобной интерпретацией известных событий и фактов?

Во-первых, хотелось бы узнать, в чем заключалась "актыўная знешняя палітыка" правительства, "дамогшагася" "фармальнага і фактычнага прызнання БНР шэрагам краін"? Специально для вас, спадары, процитируем правдивое признание отца-прародителя БНР, председателя Народного секретариата Язэпа Воронко, сделанное в 1919 году: "Нечеловеческие усилия белорусских деятелей... поставить Белоруссию хотя бы в среду малых государств и добиться признания Белорусской Народной Республики ни к чему не привели".

Так было признание или его не было?

Во-вторых, для несведущих подбрасывается идея экспансионистского характера советской власти на Беларуси (читай: противоречащей интересам населения края). И ни слова об истинных причинах провала БНР!

Рассматриваемый "документ" изобилует произвольно препарируемым историческим материалом в угоду конъюнктурным интересам определенных политических сил.

ЧТО ЖЕ СЛУЧИЛОСЬ НА САМОМ ДЕЛЕ

Обратимся к действительным фактам истории.

С падением самодержавия в феврале 1917 года, а затем в годы гражданской войны с распадом Российской Империи на первое место в общественно-политической жизни Беларуси выдвинулся вопрос практического создания белорусской национальной государственности. Он привел к жесткому идейному противостоянию в контексте политической борьбы. Она проходила в обстановке острейших социальных столкновений и потрясений, разобраться в которых непросто и сейчас. Во всяком случае, несомненно одно: БНР и БССР были звеньями единого процесса национального самоопределения белорусского народа.

Сегодня все мы являемся свидетелями третьего этапа в становлении независимого белорусского государства. Республика Беларусь признана более чем ста странами мира и на правах равноправного члена входит в мировое сообщество. Нежелание быть "пешкой" в чужой игре не снимает вопрос о союзниках, экономической и политической ориентации независимого государства. Сегодня определенные политические силы, забыв уроки истории, пытаются сделать из БНР своеобразное знамя для разжигания антироссийских настроений.

85 лет назад вопрос стал буквально так: либо пойти по пути становления суверенного, не зависимого от других республик государства, либо -- по пути создания белорусского государства в составе федерации равноправных национальных республик.

Как в момент возникновения БНР, так и по сегодняшний день отношение к этому событию разделяет общественные движения, партии и ученых-историков на два лагеря: представителей национально-демократического и социалистического течения. Часть белорусской эмиграции, Белорусский народный фронт (БНФ) в наши дни считают БНР высшим этапом белорусского национально-освободительного движения. Историк, профессор Довнар-Запольский, в 1918 году писал: "Жребий брошен. Великий акт в жизни народа совершился: Белоруссия объявлена своим временным правительством самостоятельной республикой. У каждого белоруса при этом известии трепетно забьется сердце".

Представители социалистического и коммунистического течения Белорусской СДРП(б), Компартии Белоруссии и советской власти, историки БССР характеризовали БНР как антисоветское и антинародное явление. Вильгельм Кнорин, государственный и партийный деятель, историк: "В эти дни национально-белорусская государственность достигла апогея своего развития... Противопоставляя самостоятельную социалистическую республику Белоруссию буржуазной народной республике во главе с Радой, мы уничтожали всякую возможность использовать против нас лозунг самоопределения народов. Будучи принципиальными сторонниками мнения, что отделение Белоруссии нецелесообразно и не нужно, но ввиду того, что националисты говорили противное, мы на опыте заставляли массы познать, что нам нужно тесное единение всех советских стран для общей борьбы против мировой контрреволюции".

Илларион Игнатенко, академик АН РБ в монографии "Октябрьская революция и самоопределение Белоруссии" (1992 год) свою позицию изложил так: "власть БНР оказалась фикцией. Реальная власть находилась в руках командования германской армии".

Истоки БНР кроются в революционных потрясениях 1917 года. После свержения в феврале 1917-го Николая II в Белоруссии получили свободу все политические партии и организации, в том числе БСГ. Уже в марте 1917 года на съезде в Минске был создан Белорусский национальный комитет (БНК). В августе 1917-го вместо БНК образована Центральная рада (ЦБР), которая в конце октября 1917 года преобразовалась в Великую белорусскую раду (ВБР). В это же время создается Белорусский областной комитет (БОК) при Всероссийском Совете крестьянских депутатов в Петрограде.

В октябре 1917 года большевики, свергнув власть буржуазии, образовали Совет Народных Комиссаров во главе с Лениным и провозгласили право наций на самоопределение. Воспользовавшись этим правом, ЦБР и БОК созвали в декабре 1917 года Всебелорусский съезд для решения вопроса о "краевой власти". Основными докладчиками были Евсей Канчер и Язэп Воронко. Последний выступал за немедленное объявление БНР, независимое и лишь союзное с Россией государство. Канчер -- за такую республику, которая будет находиться в составе России. После напряженной борьбы в ночь с 17 на 18 декабря 1917 года постановили утвердить "демократический строй в пределах белорусской земли для спасения родного края и ограждения его от развала и отторжения от Российской Демократической Федеративной Республики. Немедленно образовать из своего состава орган краевой власти в лице Всебелорусского Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, который временно становится во главе управления краем...".

Этот временный орган получал право вступать в деловые отношения с центром, но не с властью в Минске. На деле это означало, что уже созданные к этому времени Исполком Советов Западной области и фронта (Облисполкомзап) и СНК Западной области и фронта должны быть распущены, прекратить свое существование и передать все функции управления Совету I Всебелорусского съезда. В ответ на это в зале появились начальник Минского гарнизона Николай Кривошеин, комиссар внутренних дел СНК Западной области и фронта Людвиг Резауский и сопровождавшие их солдаты. От имени Совнаркома Западной области и фронта они объявили съезд распущенным, а президиум и Совет старейшин -- арестованными.

18 декабря 1917 года на тайном заседании некоторых участников съезда было принято постановление, которым Совет старейшин съезда преобразовался в Совет съезда, т.е. орган власти. Это решение нельзя назвать законным, т.к. его мог принимать только съезд, а не группа делегатов. 19 февраля 1918 года, после срыва мирных переговоров в Бресте, началось новое наступление германских войск. В Минске легализовал свою деятельность исполком Совета съезда. 21 февраля он обнародовал Уставную грамоту, в которой "объявил себя временной властью Белоруссии, приступившей к управлению краем и к скорейшему созыву Всебелорусского учредительного собрания". Практически эту власть, говорилось далее в Уставной грамоте, "будет осуществлять Народный секретариат Белоруссии, который с сего числа вступил в исполнение своих обязанностей". Народный секретариат, т.е. правительство, возглавил Язэп Воронко.

Курс исполкома Совета съезда, а по существу Великой белорусской рады (БОК в работе Совета съезда не участвовал), на отход от постановления съезда стал осуществляться все более последовательно. Исполком в срочном порядке пополнил Совет съезда представителями земских и городских самоуправлений. Затем Совет съезда переименовывается в Раду съезда. От имени исполкома Рады съезда 9 марта 1918 года издается 2-я Уставная грамота, провозгласившая Белоруссию Народной Республикой. 19 марта упраздняется Рада съезда. Вместо нее создается Рада Белорусской Народной Республики. А взамен исполкома Рады съезда учреждается президиум Рады БНР в составе председателя Ивана Середы, заместителя председателя Язэпа Воронко и Томаша Гриба.

В ночь с 24 на 25 марта была принята 3-я Уставная грамота. В ней говорилось: "Год назад народы Белоруссии вместе с народами России сбросили ярмо российского царизма... Сейчас мы, Рада Белорусской Народной Республики, сбрасываем с родного края последнее ярмо государственной зависимости, которое насильно накинули российские цари на наш вольный и независимый край. С этого времени Белорусская Народная Республика провозглашается независимым и вольным государством". Этот документ был принят большинством лишь в несколько голосов белорусской группы "незалежнікаў" вопреки воле всебелорусского съезда, выраженной его делегатами. Съезд же единогласно высказался против отрыва Белоруссии от России. В знак протеста из Рады БНР ушли земская и городская группы, отстаивавшие федеративные отношения с Россией. "Похоронив актом 25 марта российскую ориентацию, -- писал в 1921 году один из лидеров белорусского движения Федор Турук, -- Рада БНР должна была вступить на путь свободного поиска новых ориентаций, без которых она, конечно, жить не могла".

ТЕЛЕГРАММА КАЙЗЕРУ ВИЛЬГЕЛЬМУ

События не заставили себя долго ждать. 25 апреля 1918 года появилась на свет знаменитая телеграмма кайзеру Вильгельму. В ней говорилось: "Рада Белорускае Народнае Рэспублікі як выбраная прадстаўніцтва беларускага народу звяртаецца да Вашае Вялікасці са словамі глыбокае падзякі за вызваленне Беларусі германскімі войскамі з цяжкага ўціску, гвалту і анархіі. Рада Беларускае Народнае Рэспублікі дэкляравала незалежнасць цэлае і недзялімае Беларусі і просіць Вашу Вялікасць абараніць у яе дасягненнях да ўмацавання дзяржаўнае незалежнасці і недзялімасці Беларусі ў хаўрусе з Германскай імперыяй. Толькі пад абаронай Германскае Дзяржавы бачыць Рада добрую волю сваей стараны ў будучыне". Это -- телеграмма руководства БНР (президент Рады Иван Середа, председатель секретариата Язэп Воронко, члены Рады: Роман фон Скирмунт, Антон Овсяник, Павел Алексюк, Петр Кречевский, Язэп Лесик) кайзеру Вильгельму II. Из нее ясно все: и политическое лицо, и внутреннее содержание Рады БНР. Это было прошением добиться официального признания БНР у Германии и других великих и малых государств: Франции, Англии, США, Литвы, Финляндии и т.д.

Но все это оказалось тщетным, так как Рада БНР не имела главного -- поддержки собственного народа. Она просила защиты у оккупантов. А оккупанты в это время грабили народ, отнимали у него скот, хлеб и имущество, сажали в тюрьмы и расстреливали "бунтовщиков". "Своя" же власть звала не на борьбу с насильниками, а на союз с ними.

Поскольку текст телеграммы принимался на закрытом заседании, т.е. втайне, известие о ней произвело эффект разорвавшейся бомбы. "После того, как Рада БНР... дошла до "позорной" телеграммы, -- писал Федор Турук, -- начался в ней раскол и распад".

Правительство Германии отказалось признавать власть БНР (немцы обязывались не признавать никаких новых государств, провозглашенных после Брестского договора). Характерно на этот счет признание одного из председателей правительства БНР Александра Цвикевича. В 1918 году он писал: "Оккупационные войска в скором времени заявили, что они не могут допустить сосуществования рядом со своей властью -- власти белорусской. В результате такого заявления, сделанного, кстати сказать, в весьма резкой и даже грубой форме, Народный секретариат должен был отказаться от функций власти".

Выводы Цвикевича подводят непосредственно к основному вопросу: была ли БНР государством?

Думается, нет.

Каковы признаки государства?

Прежде всего -- наличие реальной власти, опирающейся на особый государственный механизм, аппарат для управления и принуждения к исполнению законов и постановлений, принимаемых верховной и местной властью. Этого у БНР, по сути, не было. Признаком государства является также наличие территории и ее границ. Рада БНР декларировала территорию, но пограничного размежевания с соседними государствами и пограничной службы не имела. Без армии, полиции государство не существует. А у БНР не было не то что армии, а даже часового, который бы охранял ее правительство. Да и был ли вообще у Рады БНР свой дом, или она испрашивала разрешения на занятие помещения у оккупационных властей?

Конечно, усилия по созданию армии были, особенно "в просветах" между немецкой и советской властью в конце 1918 года. В Гродно даже сформировали пехотный полк и кавалерийский эскадрон. Но пришедшие на смену немцам поляки тут же их разоружили. Рассказывают, что , увидев БНРовское "войско", маршал Пилсудский побагровел и зло поинтересовался: "Цо то за оперетка?".

Судебной системы (Верховный суд и местные суды) у БНР также не было. Финансовой, налоговой -- тоже. Наконец, в БНР даже Конституции не было. При отсутствии этих и других атрибутов можно ли считать БНР государством?

Что же говорит в пользу государственности БНР? Некоторые исследователи ссылаются на наличие у нее "государственной" печати. Верно, печать была. Были даже "исходящий" и "входящий" штампы. А также паспорт "гражданина БНР". Были флаг и герб. Но их учреждение -- прерогативы Конституции, а вот ее-то и не было. Делались усилия по осуществлению дипломатических отношений, консульских отношений и т.п. Но все это "застревало" на полпути, так как официального признания другими государствами БНР не получала...

В то же время борьбу лидеров белорусского движения за создание национального государства не следует недооценивать, тем более считать антинародной. Не вина, а беда их состоит в том, что они шли вразрез со стремительно развивающимися событиями. В сложных условиях 1917--1920 годов народ их не поддержал.

1 января 1919 года была провозглашена Советская Социалистическая Республика Белоруссия. Ее первое правительство возглавил бывший член БСГ, вступивший в ряды большевистской партии, Змитер Жилунович (Цишка Гартны). Это государство прошло тяжелый, но вместе с тем и героический путь. 19 сентября 1991 года на смену ему пришло новое -- Республика Беларусь. В октябре же 1925 года в Берлине состоялась 2-я Белорусская национально-политическая конференция. В принятом ею постановлении отмечалось: "Сознавая, что власть рабочих и крестьян, установленная в Советской Белоруссии, действительно стремится к возрождению белорусского народа, его культуры, экономики и государственности, что Советская Белоруссия есть единая реальная сила, способная освободить Западную Белоруссию от польского ига, конференция постановила прекратить существование правительства БНР и признать Минск единым центром национально-государственного возрождения Белоруссии".

Так закончилась история возникновения и существования Белорусской Народной Республики -- несостоявшейся государственной, а скорее общественно-политической организации.

На снимке: 1918 год. Надежда и опора БНР -- солдаты Кайзера на пл.Свободы в Минске
http://7days.belta.by/7days.nsf/last/B7C02749D05861D842256CE9004D3253?OpenDocument

ЧЕРВЯКОВ Александр Григорьевич (1892-1937) политический деятель. С 1920 председатель ЦИК (до 1924 одновременно и СНК) Белорусской ССР. В обстановке массовых репрессий покончил жизнь самоубийством.
http://www.fox.by/dist/index.php?book=be&sim=%D7&page=34
Червяков Александр (1892-1937), государственный деятель БССР. Один из организаторов и руководителей Беларусской социал-демократической рабочей партии, участник Всебеларусского съезда 1917 г. в Минске. Один из инициаторов провозглашения БССР. В мае 1918 г. комиссар Белнацкома. Нарком просвещения в первом правительстве БССР. Председатель ЦИК и Совета Народных Комиссаров (СНК) БССР в 1920-1924 гг. С 1924 г. Председатель ЦИК БССР, один из председателей ЦИК СССР. В июне 1937 г. во время XVI съезда КП(б)Б, не выдержав обвинений, покончил жизнь самоубийством. Реабилитирован в 1952 г.
http://www.slounik.org/122391.html

ЗА ЧТО АРЕСТОВЫВАЛИ ПОЭТОВ

Еще в 1920 году будущий председатель СНК Беларуси Александр Червяков открытым текстом предупреждал литераторов во главе с Янкой Купалой, что их «поставят к стенке, если они будут выступать против власти». Слово свое коммунисты держали.

http://www.ucpb.org/?lang=rus&open=15995

Цвикевич Александр (1888-1937), беларусский историк, политический деятель. Один из организаторов Беларусской народной громады в Москве (1917). В правительстве БНР занимал пост министра иностранных дел, с 1923 г. - премьер-министра (в эмиграции). После прекращения деятельности правительства БНР переехал в Минск (1925). Работал в Наркомате финансов, секретарем Института беларусской культуры; с 1929 г. в Институте истории Беларусской академии наук. Автор работ «Адраджэнне Беларусі і Польшча» (1921), «Западнорусизм: Нарысы па гісторыі грамадзскай думкі на Беларусі ў XIX і пачатку XX стагоддзя» (1929; 2-е изд. 1993) и др. Являлся одним из идеологов национального возрождения, выступал за создание в Беларуси справедливого, демократического общества, за утверждение и дальнейшее развитие беларусской государственности, широкое использование историко-культурного наследия и духовных традиций народа. В 1930 г. арестован и сослан в Сибирь. В 1937 г. арестован повторно и расстрелян в Минске. Реабилитирован в 1988-1989 гг.
http://www.slounik.org/122389.html

Czym był Traktat Ryski?

"Czym był Traktat Ryski?
11.03.2008, 16:24:50,
Zdzisław Julian Winnicki

www.kresy24.pl

W marcu 2008 roku mija 87-ma rocznica podpisania w roku 1921 Traktatu Ryskiego, który uregulował w sposób zasadniczy stosunki odrodzonej Polski z jej wschodnim sąsiadem, a formalnie z sąsiadami: Rosją i Ukrainą sowiecką, przy czym Rosja zawierała ten układ także w imieniu sowieckiej Białorusi. Fakt wywołania Białorusi w dokumencie przesądził potem o utworzeniu Białoruskiej Sowieckiej Republiki Związkowej. Przypomnijmy okoliczności tej najważniejszej dla II RP politycznej umowy międzynarodowej.

Współcześni nam politycy białoruscy często zaznaczają swoje desinteressment wobec tego traktatu twierdząc „nas przy tym nie było”. Jednak w posiedzeniach Komisji ds. Terytorialnych, w charakterze eksperta strony sowieckiej uczestniczył lider białoruskich komunistów Aleś Czarwiakou (Aleksander Czerwiakow) jeden z animatorów tzw. Pol-Rejonu, późniejszy przewodniczący Centralnego Komitetu Wykonawczego BSSR (rządu BSSR), stracony w 1937 roku jako... polski szpieg (sic!).

Nie ulega jednak kwestii, że uregulowania traktatowe przyczyniły się do ostatecznego zrezygnowania przez bolszewików z pomysłów ustrojowo-politycznych podobnych np. do proklamowania jeszcze dwa lata przed traktatem tzw. Republiki Lit-Bieł, czyli Litewsko-Białoruskiej Republiki Sowieckiej. Od tej pory, jak wiadomo, Białoruska SSR z woli Moskwy powiększała swoje terytorium, najpierw wskutek przekazywania jej części zachodnich obwodów Rosyjskiej FSR, a potem zaanektowanych przez sowietów wschodnich województw II Rzeczypospolitej. To, że Traktat Ryski przyczynił się do powstania Białorusi sowieckiej jako formy państwowości nie było dotąd podnoszone w literaturze przedmiotu.

Traktat Ryski jest obecnie niemal całkowicie zapomniany, a przecież był jednym z kanonów polskiej polityki zagranicznej międzywojnia i jednocześnie prawno - międzynarodową gwarancją polskiej granicy wschodniej. Zanim doszło do zawarcia Traktatu, Wielka Wojna - I Wojna Światowa doprowadziła do końca „starej epoki”. Traktat nie jest jednak zapomniany przez współczesne historyczne i politologiczne piśmiennictwo białoruskie. Oceny tego dokumentu w piśmiennictwie polskim i białoruskim są całkowicie rozbieżne. Strona białoruska bowiem uważa Traktat za pozbawiony mocy prawnej akt, którym - bez udziału „Białorusi” nawet w formie BSSR - dokonano „rozbioru Białorusi” między Polskę i Sowiety (podobnie, traktuje się znacznie późniejszy „akt okrojenia Białorusi” z 1944 roku, w wyniku którego „Stalin podarował Polsce 17 powiatów obwodu Białostockiego i 3 powiaty obwodu Brzeskiego”. Piszemy o tym w dalszej części szkicu.

Ostateczny tekst „Ryskiego Traktatu Pokojowego” podpisano w dzień po uchwaleniu przez polskie Zgromadzenie Narodowe (połączone izby Sejmu i Senatu RP) Konstytucji Rzeczypospolitej Polskiej. W dniu 18 marca 1921 roku w łotewskiej Rydze na uroczystym posiedzeniu plenarnym trzech delegacji (polskiej, rosyjsko-bolszewickiej i ukraińsko-bolszewickiej) o godz. 20.30 Dąbski (strona polska) i Joffe (strona bolszewicka) kolejno odczytali tekst Traktatu, którego trzy autentyczne wersje językowe (polską, rosyjską i ukraińską) podpisali i opieczętowali. Potem nastąpił, jak opisują pamiętniki, bardzo przyjemny raut, na którym wszyscy rozmawiali po polsku, gdyż niektórzy z delegatów polskich nie znali języka rosyjskiego.

W niecały miesiąc później, 15 kwietnia 1921 roku Sejm RP zatwierdził specjalną ustawą ustalenia traktatowe wzywając (upoważniając) Naczelnika Państwa Józefa Piłsudskiego do ratyfikacji dokumentu w imieniu Państwa Polskiego. Następnego dnia, za kontrasygnatą ministra spraw zagranicznych, Naczelnik Państwa traktat ratyfikował.

Wymiany dokumentów ratyfikacyjnych dokonano 30 kwietnia 1921 roku w Mińsku. Dwa miesiące później, 30 czerwca 1921 roku nastąpiło oficjalne nawiązanie przez Polskę stosunków dyplomatycznych z Rosją sowiecką. W tym dniu Ludowy Komisarz Spraw Zagranicznych Rosji sowieckiej Czczerin przesłał do polskiego MSZ notę informującą o wyznaczeniu „obywatela Karachana, zastępcy Komisarza Spraw Zagranicznych na pełnomocnego przedstawiciela RS FRS przy rządzie Rzeczypospolitej Polskiej”. Odpowiedzą była nota polskiego podsekretarza stanu w MSZ Jana Dąbskiego. W jej zakończeniu stwierdzano: „Rząd polski mając na względzie najszybsze nawiązanie stosunków przyjaznych sąsiedzkich, opartych na wzajemnym zaufaniu i życzliwości, udzielać będzie wszelkiej pomocy i współdziałania przedstawicielowi Rosji przy realizacji warunków traktatu pokojowego ryskiego, który stanowić winien trwałą podstawę ustosunkowania się dwóch sąsiadujących narodów, przechodzących po wiekowych walkach do pokojowego współżycia”.

Traktat Ryski z 18 marca 1921 roku, poza wstępem liczący zaledwie 26 artykułów, po dzień dzisiejszy jest oceniany jako jedno z najbardziej konkretnych uregulowań międzynarodowych w zakresie zawarcia pokoju, ustalenia granicy, opcji, reparacji, komunikacji, tranzytu i praw mniejszości narodowych. Wstęp dokumentu określał strony umowy, czyli Polskę, Rosję i Ukrainę (dalej określone jako „socjalistyczne republiki rad”) oraz wymieniał pełnomocników stron. Rząd polski reprezentowali Jan Dąbski, Stanisław Kauzik, Edward Lechowicz, Henryk Strasburger i Leon Wasilewski. Rząd Rosyjskiej Socjalistycznej Federacyjnej Republiki Rad, „z upoważnienia rządu Białoruskiej Socjalistycznej Republiki Rad oraz Ukraińskiej Socjalistycznej Republiki Rad” upoważniał z kolei Adolfa Joffe'go, Jakuba Haneckiego, Emanuela Quiringa, Jura Kociubińskiego i Leonida Oboleńskiego.

Artykuł 1 Traktatu Ryskiego oznajmiał, że stan wojny pomiędzy stronami ustaje. Artykuł 2 stwierdzał uznanie niepodległości Ukrainy i Białorusi, a następnie, zgodnie z założeniami wcześniejszej pokojowej umowy preliminaryjnej - lecz znacznie dokładniej i precyzyjniej - określał terenowy przebieg granicy państwowej między Polską a „Rosją, Białorusią i Ukrainą”. Szczegóły terenowe (ustalenie przebiegu, miejsca, miejscowości, szczegóły topograficzne oraz ustawienie znaków) wyrysowano na mapie stanowiącej załącznik do Traktatu. Uściśliła to później w terenie powołana przez pertraktujące strony Mieszana Komisja Graniczna.

Artykuł 2 stanowił jednocześnie, że z chwilą podpisania Traktatu strony wycofają w ciągu 14 dni wojsko oraz swoją administrację z przyznanych drugiej stronie miejscowości i odcinków. Zagadnienie terenów spornych między Polską a Litwą Traktat (w Artykule 3) pozostawiał samym zainteresowanym.

Artykuł 4 regulował kwestię wzajemnego zrzeczenia się przez Polskę, Rosję, Ukrainę i Białoruś wszelkich zaszłości jakie wynikały z powstałych wcześniej zobowiązań wynikających z faktu przynależności terytoriów tych państw do Imperium Rosyjskiego. Jednocześnie strony gwarantowały sobie wzajemnie poszanowanie suwerenności, w tym szczególnie – nie tolerowanie na swych terytoriach jakichkolwiek przedsięwzięć organizacyjnych (wojskowych, wywiadowczych, itp.) strony trzeciej, skierowanych przeciwko którejś ze stron Traktatu.

Obszerny Artykuł 6 regulował zagadnienia opcji obywatelstwa dla zainteresowanych osób zamieszkujących po obu stronach ustalonej granicy państwowej. Szczególne uregulowania zawierał Artykuł 7 dotyczący gwarancji praw mniejszości narodowych na terenie państwowym drugiej strony. Przyznano w tym zakresie prawa do: swobodnego rozwoju kultury, wykonywania obrządków religijnych oraz posługiwania się językiem narodowym. Na mocy tego artykułu ustawodawstwo umawiających się stron obowiązane było uwzględnić prawa do zachowania języka mniejszości, zorganizowania w tym duchu szkolnictwa oraz stowarzyszeń kulturalnych. Zobowiązano się do poszanowania autonomii wewnętrznej Kościołów i innych związków wyznaniowych. Instytucjom tym poręczono użytkowanie posiadanego oraz prawo nabywania majątku nieruchomego i ruchomego niezbędnego dla wykonywania posługi religijnej oraz utrzymania instytucji oraz duchowieństwa.

W Artykule 8 strony zrzekły się wzajemnie zwrotu poniesionych w związku z wojną kosztów, w tym odszkodowań wojennych. Artykuł 9 utrzymał w mocy uregulowania wcześniej zawartego Układu o repatriacji. Zobowiązywał także strony do szanowania miejsc pochówku ofiar zakończonej wojny, a także prawo do późniejszej ekshumacji i wzniesienia pomników. Osiągnięto także porozumienie w spornej do ostatniej chwili sprawy amnestii - zadeklarowano amnestię „zupełną” w sprawach o charakterze politycznym. Osoby oskarżone o przestępstwa kryminalne miały być wzajemnie wydane drugiej stronie w celu osądzenia, według prawa kraju, którego oskarżony był obywatelem.

Obszerny Artykuł 11 regulował wzajemne zobowiązania odnośnie zabytków ruchomych oraz archiwaliów. Przepis tego artykułu praktycznie w całości odnosił się do uprawnień strony polskiej. Było to niemal jednostronne zobowiązanie strony sowieckiej - określono w nim bowiem sprawy zwrotu „przedmiotów wywiezionych do Rosji lub do Ukrainy od 1.01.1772 r. z terytorium Rzeczypospolitej Polskiej” (zwraca uwagę traktowanie przedrozbiorowej RP w całości jako państwowości polskiej). Mienie państwowe miało podlegać „wzajemnej reewakuacji”. Ustalono przy tym zasady wzajemnego zrzeczenia się rozrachunków finansowych. Jednocześnie doprecyzowano te kwestie w Artykule 13, uznając, że z tytułu aktywnego udziału ziem Rzeczypospolitej Polskiej wchodzących aktualnie do II RP, w życiu gospodarczym byłego Imperium Rosyjskiego, Rosja i Ukraina sowiecka w ciągu roku od daty ratyfikacji Traktatu wypłacą Polsce 30 mln rubli w złotych monetach lub sztabach. Zasady wzajemnego zwrotu taboru kolejowego określić miała wspólna komisja mieszana. Wiele miejsca poświęcono reewakuacji mienia osób prywatnych. W grę wchodziło przy tym zarówno mienie samorządów, jak instytucji niepublicznych ewakuowane na Wschód po wybuchu I wojny światowej, z zaznaczeniem, że chodzi wyłącznie o mienie „jakie się zachowało”. Rozrachunek miał być dokonany w ciągu 18 miesięcy od daty ratyfikacji. I w tym przypadku przewidziano działania specjalnej komisji. Wierzytelności bankowe miano potraktować podobnie, zarówno co do kapitału państwowego jak i prywatnego.

W Artykule 23 Polskę zwolniono z jakichkolwiek zobowiązań odnośnie udziału ziem Rzeczypospolitej w zadłużeniu państwowym byłego Imperium Rosyjskiego.

W końcowej części Traktat zobowiązywał strony do podjęcia nie później niż w ciągu sześciu tygodni od daty jego ratyfikacji rokowań w sprawach zawarcia szczegółowych umów o współpracy handlowej, konwencji konsularnej, umowy pocztowej, telegraficznej i kolejowej, sanitarnej, weterynaryjnej i żeglugowej. Strony przyznały sobie wzajemnie prawo tranzytu z wyjątkiem towarów o charakterze wojskowym i „prohibicyjnym”. Wyznaczono przy tym czasowe (z uwagi na zniszczenia wojenne) stacje zdawcze (graniczne) dla celów obsługi tranzytowej.

Artykuł 24 zobowiązywał strony do pilnego nawiązania stosunków dyplomatycznych („natychmiast po ratyfikacji”). W Artykule 26 nakazano wymianę dokumentów ratyfikacyjnych w ciągu 45 dni od podpisania Traktatu. Miało to nastąpić w Mińsku.

Traktat Ryski formalnie obowiązywał aż do Konferencji Poczdamskiej w 1945 roku. W praktyce strona sowiecka, która od pierwszych dni po jego ratyfikacji naruszała jego postanowienia, przestała uznawać tę umowę od 17 września 1939 roku, a więc od chwili zbrojnego ataku na Polskę. Nie było to zresztą nic nowego w praktyce politycznej sowietów. Tak samo traktowali wszelkie inne zawarte przez siebie umowy międzynarodowe. Alianci z okresu II wojny światowej przestali liczyć się ze stanowiskiem rządu polskiego w sprawach Traktatu Ryskiego już w 1943 roku, po rozmowach w Teheranie przypieczętowanych Konferencją Jałtańską w 1945 roku.

Komuniści w powojennej Polsce, zawierając ze Stalinem umowę o granicy z ZSRR, o Traktacie Ryskim nawet nie wspomnieli. Przystali na sowiecki dyktat odnośnie tzw. Linii Curzona, która i tak nie odpowiadała ani swemu pierwowzorowi, ani - co charakterystyczne - linii uzgodnionej przez tzw. PKWN z rządem sowieckim. Jest to najbardziej widoczne na odcinku grodzieńskim, gdzie ową „Linię” odsunięto kilkanaście kilometrów od wydawałoby się niekwestionowanego jej biegu wzdłuż lewego brzegu Niemna. Kwestionuje ją również współczesne piśmiennictwo białoruskie jako „okrojenie narodowego terytorium Białorusi”, o czym dalej. O samym Traktacie Ryskim współczesne piśmiennictwo białoruskie ma jak najgorsze zdanie. Nadal pojawiają się opinie, że wkroczenie Armii Czerwonej do Polski we wrześniu 1939 r. to skutek właśnie niesprawiedliwych dla Białorusi (nie BSSR!) ustaleń tego Traktatu. Poglądy na temat ugody ryskiej prezentowane przez współczesną naukę białoruską i tamtejsze piśmiennictwo polityczne zawarłem w opracowaniu opublikowanym w 2003 roku. W tym miejscu przywołam jego fragmenty, aby przynajmniej hasłowo zaznajomić czytelnika polskiego z tym, o czym po prostu z reguły nie wie. W odniesieniu do samego Traktatu Ryskiego oraz jego skutków politycznych, w tym przede wszystkim terytorialnych, we współczesnym piśmiennictwie białoruskim dają się zauważyć następujące trendy:

1. Autorzy z kręgów „odrodzeniowych” i niekomunistycznych mają do Traktatu oraz dwóch stron, które go podpisały, stosunek jednoznacznie negatywny, przy czym wynika on zasadniczo z formułowanego zarzutu „niedopuszczenia” do rokowań „strony białoruskiej”. Za stronę tę uznaje się przede wszystkim „rząd BNR”, choć pośrednio, poprzez wykazywany ton krytyczny, także dopiero co proklamowaną BSSR (1920 r.). Z tego powodu ta grupa badaczy, politologów i polityków odmawia Traktatowi Ryskiemu legalności, a więc i jakichkolwiek skutków prawnych, przede wszystkim terytorialnych. Przypomnijmy zatem następujące fakty:

- Polska prowadziła wojnę z Rosją bolszewicką, a nie z „Białorusią”. Prowadząc rokowania z RFSR Polacy nie mogli domagać się udziału delegatów „rządu BNR” ze względów oczywistych, w tym wiarygodności politycznej wobec strony bolszewickiej. BNR, poza układem politycznym, nie reprezentowała państwowości białoruskiej w sensie prawa międzynarodowego, ani de iure, ani de facto wobec braku powszechnego uznania prawno-międzynarodowego. Na niektóre z tych aspektów zwrócił niedawno uwagę konstytucjonalista białoruski (historyk państwa i prawa) Wadim A.Krutalewicz. Stwierdza on, że początkową formułą współczesnej państwowości białoruskiej była „druga” BSSR, którą - jako „państwo odpowiadające interesom narodu białoruskiego” - w trzy lata po zawarciu Traktatu uznali przedstawiciele tego samego właśnie, emigracyjnego „rządu BNR”. Większość z nich przybyła następnie do Mińska i objęła rozmaite funkcje państwowe, naukowe oraz ideologiczne (np. jeden z premierów tego rządu U.Łastouski). Likwidując emigracyjne struktury BNR działacze „rządu BNR”, w tym między innymi Cwikiewicz, Ł.Zajac, I.Prakulewicz oświadczyli nawet, że „Radziecka Białoruś urzeczywistnia ideały narodowo-demokratyczne narodu białoruskiego”.

- udział i rola A.Czarwiakowa - centralnej postaci we władzach „drugiej BSSR” - w sytuacji formalnego zaistnienia BSSR po raz drugi (de facto po raz trzeci - por. Lit-Bieł), nie posiadającej w potrzebnym zakresie praktycznie żadnych instytucji i atrybutów państwowych, innych niż wola centralnego rządu RFSR, które miałyby status międzynarodowego uznania.

2. Trend drugi współczesnego piśmiennictwa białoruskiego to przechodzenie do porządku nad istnieniem (nie istnieniem?) Traktatu lub wyraźnie bagatelizowanie jego znaczenia, połączone z eufemistycznym opisem jego skutków terytorialnych, typu: „Zachodnia Białoruś odeszła do Polski” (w domyśle: niesłusznie, niesprawiedliwie, a więc czasowo). Wydaje się, że zwolennicy takiego poglądu - dawniej reprezentujący piśmiennictwo sowieckie, a obecnie postsowieckie - przejawiają w tym zakresie merytoryczny kompleks klęski 1920 roku, stąd do kwestii nie nawiązują. Nie nawiązują lub odnotowują to jedynie mimochodem, gdyż analiza musiałaby doprowadzić do wniosków o późniejszym (1939) pogwałceniu prawa międzynarodowego, w tym szczególnie ważnej umowy bilateralnej Polska-ZSSR. Historiografia sowiecka dała zresztą w tej materii bardzo konkretne wskazanie precedensowe: stosunek do Traktatu Brzeskiego z 1918 roku. Element naruszenia prawa międzynarodowego zaznaczają (nie zawsze) badacze niekomunistyczni, jednak skutki faktyczne, czyli „zjednoczenie z BSSR” (sic!) uznają za obiektywnie słuszne i „zgodne z interesem narodu białoruskiego”. Nie ulega natomiast wątpliwości, w myśl poglądów powszechnie prezentowanych we współczesnym białoruskim piśmiennictwie historycznym i politycznym, że obie zasadnicze orientacje (plus dotychczasowa historiografia ewidentnie sowiecka) uważają sam Traktat Ryski za co najmniej „niesłuszny”, a jego wyniki, czyli „odejście Zachodniej Białorusi do Polski” - za niesprawiedliwe z punktu widzenia interesów „narodu białoruskiego”.

O popularności takiej tezy świadczy fakt, że bezkrytycznie przyjmują ją także autorzy, których wprost nie sytuujemy historiozoficznie ani politycznie. Przykładem jest jasno wyrażona teza ks. Władysława Zawalniuka, mińskiego dziekana i proboszcza parafii pw. Św. Symeona i Św. Heleny, który w pracy swojego autorstwa wydanej w 1999 r. napisał wprost: „W 1921 roku wskutek Traktatu Ryskiego zawartego przez Rosję Sowiecką i Polskę zachodnia część Białorusi odeszła do państwa Polskiego (sic!). Tam w odrodzonych kościołach i klasztorach zahuczała białoruska mowa... powstał białoruski ruch katolicki... postępy tego ruchu, tak świeckiego jak i religijnego nie podobały się władzom”. Cztery stronnice dalej o skutku agresji ZSSR na Polskę ten sam autor pisze jako o „dołączeniu Zachodniej Białorusi do BSSR”.

Wszystkie oceny Traktatu Ryskiego we współczesnym piśmiennictwie białoruskim sprowadzają się do negatywnej oceny władztwa polskiego na terenach, które z woli uregulowań tej umowy międzynarodowej ustanawiały to władztwo w województwach północno-wschodnich II RP. Władztwo to, nie bacząc na jego pochodzenie, określane jest w jednoznacznej kategorii oceniającej jako „polska okupacja Zachodniej Białorusi”, a zatem jako “nielegalna grabież” „ponad połowy” etnicznie białoruskiego terytorium. Co więcej – duża część piśmiennictwa białoruskiego idzie jeszcze dalej upatrując w Traktacie Ryskim zasadniczą przyczynę “słusznego i sprawiedliwego” wystąpienia ZSSR przeciwko Polsce we wrześniu 1939 roku.

Zdzisław J. Winnicki
http://kresy24.pl/showArticles/article_id/44/

Чемодан немецких «вальтеров»

Каждый день
http://telegraf.by/blog/2008/04/04/katyn/
Блог Александра Бречека
Апрель 4, 2008
Чемодан немецких «вальтеров»




Забытый Богом и людьми спит офицер в конфедератке.
Над ним шумят леса чужие, чужая плещется река.
Пройдут недолгие века, напишут школьники в тетрадках
Все то, что нам не позволяет писать дрожащая рука…

Булат Окуджава.



«8 апреля. С 12 часов стоим в Смоленске на запасном пути. 9 апреля. Подъем в тюремных вагонах и подготовка на выход. Нас куда-то перевозят в машинах. Что дальше? С рассвета день начинается как-то странно. Перевозка в боксах «ворона» (страшно). Нас привезли куда-то в лес, похоже на дачное место. Тщательный обыск. Интересовались моим обручальным кольцом, забрали рубли, ремень, перочинный ножик, часы, которые показывали 6.30…» На этом месте дневник польского офицера, майора Адама Сольского обрывается…. Его, как и многие сотни других военнопленных Войска Польского, сначала доставили поездом до станции Гнездово, ближайшей к Катынскому лесу, затем вывезли на «черных воронах» в сосновый бор, где группами выводили на расстрел. Офицеров не раздевали, убивали прямо в шинелях и мундирах, при орденах, стреляя в затылок с близкого расстояния. Для конспирации карателями из НКВД использовались пули немецкого образца 7,655 мм калибра. Особо беспокойным связывали за спиной руки – проволокой или плетеным шнуром с двойной петлей. Иногда на голову жертвы набрасывали шинель, поверх нее на уровне шеи заматывали шнур и стягивали его на спине со связанными руками - если человек пытался двинуть руками, петля на шее тут же сжималась… Массовые экзекуции производились и в других местах, например, в городе Калинине – во внутренней тюрьме Калининского УНКВД. Тюрьму временно очистили от других заключенных, одну из камер обшили войлоком, чтобы не были слышны выстрелы. Из камер поляков доставляли в «красный уголок» (ленинскую комнату) поодиночке, там сверяли данные - фамилию, имя, отчество, год рождения. Затем надевали наручники, вели в приготовленную камеру и стреляли из пистолета в затылок. Потом через другую дверь тело выносили во двор, где грузили в крытый грузовик.

Для руководства этой «работой» из Москвы были присланы: майор госбезопасности, начальник комендантского отдела НКВД СССР В.Блохин, майор госбезопасности Синегубов и начальник штаба конвойных войск комбриг М.Кривенко. Опытный Блохин даже прихватил с собой целый чемодан немецких «вальтеров», ибо советские наганы не выдерживали - перегревались… Бывший начальник Калининского УНКВД В.Токарев спустя много лет рассказывал: «Как мы убивали поляков… Расстрелы начались первого апреля. Помню, Блохин сказал: «Ну что, пора». Затем он надел униформу: коричневый кожаный передник, кожаную фуражку, кожаные длинные перчатки по локоть… Я увидел палача… Они выводили поляков по одному в коридор, запускали в красный уголок… Остановились на 250 заключенных в ночь. Исключая выходные, они сделали это за месяц. Я никоим образом не причастен к убийствам. Я никогда не входил в комнату казни. Но я был обязан помогать…» На рассвете обычно 5-6 машин везли тела в Медное, где уже были выкопаны экскаватором ямы, в которые тела как попало сбрасывали и закапывали. После каждого такого расстрела Токарев доносил в Москву В.Меркулову: по такому-то наряду «исполнено» столько-то. Так, пятого апреля он отправил шифровку: «Первому наряду исполнено № 343…» Офицеров из Старобельского лагеря расстреливали в Харьковской тюрьме при самом активном участии начальника УНКВД Харьковской области майора госбезопасности П.Сафонова. Технология расстрела была такой же, как и в Калинине. Только тела везли уже в район Семихаток - ныне лесопарковая зона Харькова.

Так называемая «операция по разгрузке лагерей», впоследствии ставшая известной всему миру под страшным названием «Катынь», была проведена НКВД СССР в эти весенние дни ровно 68 лет тому назад. Непрерывные казни продолжались более месяца - с начала апреля до середины мая 1940 года. Военнопленных вывозили на расстрел эшелонами – по 350-400 человек в каждом. Заключенных из многочисленных украинских тюрем везли на расстрел в Киев, Харьков и Херсон, из белорусских – в Минск. По данным «служебной записки», составленной в 1959 году председателем КГБ Шелепиным, всего было расстреляно 21.857 польских офицеров, из них: в Катыни - 4.421 человек, в Харькове - 3.820 человек, в Калинине - 6.311 человек и 7.305 человек в лагерях и тюрьмах Западной Украины и Беларуси. Расправившись со старшими по званию, Сталин и Берия не пощадили и 8000 рядовых и младших командиров польской армии, которые были переведены из «наркомчерметовских» лагерей в Северный железнодорожный лагерь ГУЛАГа на строительство Северо-Печорской железнодорожной магистрали. Большинство из них оттуда не вернулось никогда. Параллельно с «операцией по разгрузке лагерей», из западных областей УССР и БССР 13 апреля 1940 года была проведена депортация семей военнопленных. По данным начальника отдела трудовых поселений ГУЛАГа М.Конрадова, только за I и II кварталы 1940 года в 586 поселках Казахстана были размещены 215 тыс. человек (54 832 семьи) из Западной Украины и Беларуси, преимущественно поляков (хотя при таких обстоятельствах я бы не делил людей по национальности). Потом были еще второй и третий потоки депортаций, в результате которых, по данным А.Вышинского, из присоединенных к СССР в результате сентябрьского «освободительного» похода территорий было выселено свыше 388 тыс. человек. Правда, в польской историографии фигурирует цифра куда более правдоподобная – до 1.500.000 депортированных…

А все началось, когда в результате советско-германского сговора, в ночь с 16 на 17 сентября 1939 года Красная Армия вслед за фашистской Германией вторглась на территорию Польши. Причем без объявления войны и вопреки действовавшему договору о ненападении между СССР и Польшей. Советская пропаганда объявила операцию Красной Армии «освободительным походом в Западную Украину и Западную Белоруссию». Для поляков это было полной неожиданностью, многие из них даже наивно думали, что ввод советских войск направлен против германской агрессии. Понимая обреченность Польши, не способной вести войну сразу на два фронта, польское командование отдает приказ, не вступать в бой с советскими войсками и оказывать сопротивление только при попытках разоружения польских частей. В результате сопротивление Красной Армии на местах оказали лишь отдельные воинские формирования, остальные сдались без боя. В итоге до конца сентября 1939 года Красной Армией были взяты в плен порядка 240–250 тысяч польских солдат и офицеров, а также пограничников, служащих полиции, жандармерии, тюремной стражи и т.д. Последствия оказались невероятно трагичными. То, что Польша официально не находилась в состоянии войны с СССР, лишило интернированных поляков прав военнопленных, превращая их, в понимании советских властей, в контрреволюционные элементы, задержанные с оружием в руках на территории СССР (!!!). Преступная халатность польского правительства, лишила страну возможности апеллировать к международному общественному мнению, чтобы однозначно назвать двух агрессоров, объявив их, в соответствии с реальными фактами, державами-союзницами.

Не имея возможности содержать столь огромную массу пленных, сразу после разоружения половину рядовых и унтерофицеров распустили по домам, а остальные были отконвоированы в десяток специально созданных лагерей военнопленных. Однако и эти лагеря НКВД оказались переполненными. Поэтому в октябре–ноябре 1939 года большинство рядовых и унтерофицеров были отпущены из лагерей военнопленных: жителям территорий, захваченных СССР, разрешили вернуться по месту жительства, а жителей территорий, оккупированных немцами, по договоренности об обмене пленными передали Германии. Германия же взамен передала Советскому Союзу захваченных в плен немецкими войсками польских военнослужащих – украинцев, белорусов, а также жителей территорий, отошедших к СССР. Таким образом, в советском плену были оставлены около 25 тысяч польских рядовых и унтерофицеров. Кроме них не подлежали роспуску по домам или передаче Германии армейские офицеры (около 8,5 тысячи человек), которых сосредоточили в двух лагерях военнопленных – Старобельском в Ворошиловградской (Луганской) области и Козельском в Смоленской (Калужской) области, а также пограничники, полицейские, жандармы, служащие тюремной стражи и т.п. (около 6,5 тысячи человек), которых собрали в Осташковском лагере военнопленных в Калининской (Тверской) области.

Однако узниками НКВД оказались не только военнопленные. Одним из основных средств «советизации» захваченных территорий стала кампания непрекращающихся массовых репрессий по политическим мотивам, направленных прежде всего против польской интеллигенции: должностных лиц, чиновников, членов польских политических партий и общественных организаций, промышленников, крупных землевладельцев, коммерсантов, деятелей науки, искусства и других «врагов трудового народа». До вынесения приговора арестованных месяцами держали в тюрьмах западных областей Украины и Беларуси. До тех пор, пока 5 марта 1940 года Политбюро ЦК ВКП(б) не приняло решение об их расстреле, на основании записки наркома внутренних дел СССР Берии лично Сталину, в которой ликвидация перечисленных категорий польских пленных и заключенных предлагалась «исходя из того, что все они являются закоренелыми, неисправимыми врагами советской власти». В постановлении Политбюро, в частности, говорилось: «Дела …рассмотреть в особом порядке, с применением к ним высшей меры наказания - расстрела. Рассмотрение дела провести без вызова арестованных и без предъявления обвинения, постановления об окончании следствия и обвинительного заключения. …Рассмотрение дел и вынесение решения возложить на тройку, в составе т.т. Меркулова, Кобулова и Баштакова». Вот так свершилось одно из самых омерзительных преступлений против человечности, которое можно поставить в один ряд с белорусской Хатынью (как собирательный образ), Холокостом, советским геноцидом 1937 года или украинским Голодомором.

По мнению польского публициста Кшиштофа Пилавского, главная причина Катынской трагедии – преступная политика тоталитарного государства. Политика ненависти к полякам и польскому государству, политика допустимости физической ликвидации классовых врагов, политика идеологического фанатизма. К сожалению, после Второй мировой войны, на протяжении десятилетий вокруг Катыни было нагромождены целые горы лжи. Достаточно сказать, что в конце 50-х годов, с согласия Хрущева, были уничтожены все личные дела расстрелянных. В архивах КГБ СССР остались только главные документы преступления, и то - в специально опечатанном конверте. Тысячи и тысячи человеческих катастроф были заключены в этом конверте под регистрационным «№1». Как один из главных «атрибутов власти» он переходил из рук в руки сменявших друг друга советских вождей, которые регистрировали каждое его вскрытие, знакомились с его содержанием, и становились таким образом вольными или невольными сообщниками организаторов и вдохновителей этого чудовищного преступления. Многое в «катынском деле» и до сих пор остается под грифом секретности. В первой половине 1990-х годов Россия сделала несколько ответственных шагов по объективному расследованию катынского преступления, но все же адекватной политической и юридической оценки вслед за этим не последовало.

А ведь до сей поры не преданы гласности имена всех виновных - от принимавших конкретные решения до рядовых исполнителей, не рассекречены и не обнародованы в полном объеме материалы следствия, не установлены имена и места захоронения всех без исключения расстрелянных польских и не только польских граждан. Кроме того, тысячи казненных так и не признаны жертвами политических репрессий и не реабилитированы в соответствии с российским Законом «О реабилитации жертв политических репрессий». По-моему, Россия как правопреемница Советского Союза, просто обязана это сделать… В заключение я бы хотел привести слова замечательного польского режиссера Анджея Вайды, которые он произнес в интервью корреспонденту «БелГазеты» после демонстрации своего знакового фильма «Катынь» на Берлинском кинофестивале: «Но вот что еще важно: Катынь не была единовременной трагедией. Я хотел показать страшную махину сталинизма. В Катыни и Медном рядом с телами польских офицеров лежат тысячи россиян, белорусов и украинцев, расстрелянных в конце 30-х, во время сталинских чисток. Поляков мы откопали, а эти жертвы забыты…» Очень печально слышать что-то подобное. Но я все же думаю, что и белорусы ничего и никого не забыли. Придет время, и мы тоже перезахороним своих безвинно уничтоженных соотечественников со всеми почестями. Иначе просто быть не может, ибо народ, забывший о своем прошлом, не заслуживает будущего.