Без права на помилование-ii

«Для проверки, остался ли кто живой, по ним проехались автомобилями»

Василий МАТОХ
http://www.belgazeta.by/20070430.17/530344991

Одна из самых мрачных страниц эвакуации тюрем западных областей - незаконные расстрелы заключенных. Нигде в документах цель этих расстрелов не сформулирована в явном виде. Видимо, фактически она состояла прежде всего в том, чтобы не оставить противнику живых свидетелей преступлений НКВД и советского режима, как в довоенное время, так и в дни войны.

4 июля 1941г. замнаркома внутренних дел СССР Чернышов и начальник тюремного управления НКВД СССР Никольский направили на имя Берия докладную записку с предложением о «разгрузке тюрем от заключенных». Как отмечалось в записке, «дальнейший вывоз заключенных из тюрем прифронтовой полосы, как вновь арестованных после проведенной эвакуации тюрем, так и в порядке расширения зоны эвакуации, считаем нецелесообразным, ввиду крайнего переполнения тыловых тюрем.

Необходимо предоставить начальникам УНКГБ и УНКВД (совместно), в каждом отдельном случае, по согласованию с военным командованием решать вопрос о разгрузке тюрьмы от заключенных в следующем порядке. Вывозу в тыл подлежат только подследственные заключенные, в отношении которых дальнейшее следствие необходимо для раскрытия диверсионных, шпионских и террористических организаций и агентуры врага. Женщин с детьми при них, беременных и несовершеннолетних, за исключением диверсантов, шпионов, бандитов и т.п. особо опасных, - освобождать. Всех осужденных по Указам Президиума Верховного Совета СССР… за прогулы и опоздания на работу, а также тех осужденных за бытовые, служебные и другие маловажные преступления, или подследственных по делам о таких преступлениях, которые не являются социально опасными, использовать организованно на работах оборонного характера по указанию военного командования с досрочным освобождением при эвакуации охраны тюрьмы. Ко всем остальным заключенным (в т.ч. дезертирам) применять ВМН - расстрел». Эти предложения были законодательно оформлены указом президиума Верховного Совета СССР 12 июля 1941г.

Но к 4 июля практически вся Литва, Западная Украина и Западная Беларусь уже были заняты немцами. Не найден ни один директивный документ о порядке эвакуации тюрем с этих территорий, в ряде случаев сопровождавшейся физической ликвидацией заключенных. Известно лишь, что ЦК КП(б)Б весьма оперативно, 23 июня 1941г., издал постановление о срочном приведении в исполнение приговоров в отношении заключенных, осужденных к высшей мере наказания, - белорусские тюрьмы начали «разгружать» задолго до указа.

Работники прокуратуры и НКВД начали проверку тюрем с целью выявления осужденных к ВМН и незамедлительного их уничтожения. В июле 1941г. в мозырской тюрьме было срочно расстреляно 38 человек, приговоренных к высшей мере, в гомельской тюрьме - 111. Но передать эту директиву в тюрьмы Западной Беларуси не успели.

В большинстве случаев решения о «разгрузке» тюрем принимали местные начальники охраны, НКВД и НКГБ, партийные чиновники, руководствуясь принципами «классовой бдительности» и «политической целесообразности».

В докладной записке замначальника тюремного управления НКВД БССР Опалева говорится: «Политрук тюрьмы г. Ошмяны Клименко и уполномоченный Авдеев во время бомбежки г. Ошмяны самочинно вывели из камер 30 чел. заключенных, обвиняемых в преступлениях контрреволюционного характера, и в подвале тюрьмы расстреляли, оставив трупы незарытыми. Остальных заключенных оставили в корпусах и покинули тюрьму со всем личным составом.

На второй день местные жители г. Ошмяны, узнав о расстреле заключенных, пошли в тюрьму и, разбирая трупы, разыскивали своих родственников».

Во время эвакуации заключенных из тюрьмы г.Глубокое «заключенные поляки подняли крики: «Да здравствует Гитлер!». Начальник тюрьмы Приемышев, доведя их до леса - по его заявлению - расстрелял до 600 человек. По распоряжению военного прокурора войск НКВД, Приемышев в Витебске был арестован. По делу производилось расследование, материал которого был передан члену Военного Совета Центрального фронта - секретарю ЦК КП(б) Белоруссии тов. Пономаренко. Тов. Пономаренко действия Приемышева признал правильными, освободил его из-под стражи».

В Гродно секретарь горкома КП(б)Б Позняков 22 июня в 14 часов отдал распоряжение начальнику НКГБ всех контрреволюционных элементов, находящихся в тюрьме, расстрелять. Но чекисты предпочли «эвакуироваться» и приказ выполнен не был.

Трагично сложилась судьба заключенных минской Володарки. Опалев в докладной записке не описал ее эвакуацию, ограничившись невнятным: «о тюрьме г. Минска мною дано объяснение начальнику оперативного отдела полковнику тов. Ильину». Куда подробней об этом рассказал в оперсводке новый командир 42-й бригады конвойных войск подполковник Ванюков. «В ночь с 24 на 25.6.41 конвоем 226-го полка в количестве 170 человек эвакуированы заключенные из всех тюрем г. Минска за реку Березина для отрывки окопов. В пути движения в районе Червеня состав конвоя вместе с колонной заключенных подвергся сильной бомбардировке с воздуха, распоряжением начальника тюремного управления НКВД БССР Степанова заключенные за контрреволюционные преступления были расстреляны, а остальных распустили». Число расстрелянных уточнено в докладной записке начальника 3-го отделения НКВД 42-й бригады КВ младшего лейтенанта ГБ Компанийца начальнику 3-го отделения НКВД СССР старшему майору ГБ Белянову от 11.7.1941г.: «26 июня силами снайперской роты из минской тюрьмы было эвакуировано около 2000 заключенных, но ввиду систематических нападений на колонну с заключенными под местечком Червень при согласовании с руководством тюрьмы 209 политических заключенных были расстреляны, а заключенные, содержащиеся под стражей за бытовые преступления, освобождены». Но, как свидетельствуют выжившие в этой бойне, расстрелянных было значительно больше.

Среди убитых в урочище Цагельня под Червенем были белорусы, литовцы, поляки, украинцы, русские. Накануне эвакуации, 23 июня, в Минск были переведены заключенные Каунасской тюрьмы. По воспоминаниям выживших, колонна заключенных, которую в ночь с 24 на 25 июня погнали из Минска на восток, состояла из 5-6 тыс. человек. Расстреливать их начали еще в Минске.По свидетельству бывшего узника минской внутренней тюрьмы НКВД («американки») Цодика, которого при подготовке книги о репрессиях 30-х гг. «Нельзя забыть» в начале 90-х гг. опросил Анатолий Майсеня, заключенные «американки» были расстреляны утром 25 июня в Тростенце - на месте, где немцы позже построят лагерь смерти.

В белорусских документах почему-то не встречается термин, активно употреблявшийся украинским НКВД, - «первая категория». Этим эвфемизмом советского новояза обозначался расстрел. Начальник тюремного управления НКВД Украинской ССР капитан госбезопасности Филиппов докладывал 12 июля 1941г.: «Львовская область - из тюрем Львовской области убыло по 1-й категории 2464 человека. Все убывшие по 1-й категории заключенные погребены в ямах, вырытых в подвалах тюрем, а в г. Злочеве - в саду. Тарнопольская область - по состоянию на 22.VI в тюрьме г. Тарнополь содержалось 1790 заключенных. Из этого количества 560 чел. убыло по 1-й категории. Погребение произведено в вырытых специально для этой цели ямах, однако часть - 197 человек - погребены в подвале НКГБ, мелко очень зарыты, операцию проводил начальник УНКГБ. В тюрьме г. Бережаны по состоянию на 28.VI содержалось 376 заключенных, убыло по 1-й категории 174 человека. Погребение произведено в расположении воинской части».

Был ли какой-то смысл в расстрелах заключенных? Если НКВД пытался уничтожить свидетелей, то в тюрьмах Гродно, Бреста и Белостока их осталось более чем достаточно. Если же стремился истребить «контру» и антисоветчиков, то в конечном итоге эти жестокие казни лишь усиливали антисоветские настроения среди людей. Расстреливали, как правило, «политических», осужденных по контрреволюционным статьям, в большинстве своем невиновных в приписываемых им преступлениях. Уголовники, убийцы, насильники значительно меньше беспокоили чекистов, ведь они не были «классово чуждыми».

При принятии решений о ликвидации «контрреволюционных элементов» местные органы НКВД-НКГБ (включая конвойные части) основывались на устных распоряжениях и инструкциях или на собственной инициативе. В документах есть сведения о том, кто из работников НКВД, НКГБ и конвойных войск отдавал в ходе эвакуации приказы о расстреле заключенных в конкретных случаях: начальник тюрьмы в Глубоком Приемышев (действия которого одобрил секретарь ЦК ВКП(б)Б Пономаренко), начальник тюремного управления НКВД БССР Степанов, политрук тюрьмы в Ошмянах Клименко и уполномоченный Авдеев, секретарь Гродненского горкома КП(б)Б Позняков.

Руководители самого высокого ранга в найденных документах почти не упоминаются, хотя, видимо, эти решения могли исходить только от них. А несут ли ответственность непосредственные исполнители казней, в том числе надзорсостав тюрем, другие низовые работники НКВД и НКГБ, военнослужащие конвойных войск? Ведь они могли бы сослаться на условия войны и отступление перед немецкой армией, субординацию, распоряжения руководства, ведомственную инструкцию или устав, приказ командира и воинскую дисциплину…

Были же случаи, когда заключенных «всего лишь» оставили в тюрьме или даже распустили. Значит, все же было можно не расстреливать…

НЕУТЕШИТЕЛЬНЫЕ ИТОГИ

В докладной записке от 3 сентября 1941г. Опалев подвел предварительные, но уже весьма неутешительные для НКВД итоги. Из 32 тюрем НКВД БССР, функционировавших на 22 июня 1941г., удалось провести эвакуацию лишь из 14 (Глубокое, Молодечно, Пинск, Столин, Дрогичин, Орша, Полоцк, Витебск, Могилев, Мозырь, Гомель, Червень, Вилейка и Столбцы). Впрочем, понятие «эвакуированы» вовсе не означало, что все заключенные были вывезены. Как признает Опалев, «из остальных тюрем заключенные или были выведены из тюрем и разбежались по дороге во время налета на них немецких самолетов, или же были оставлены в тюрьмах при занятии городов немецкими войсками» (или были расстреляны в тюрьмах и по пути следования. - В.М.).

Об эвакуации исправительно-трудовых колоний известно лишь, что приказом НКВД СССР от 7 декабря 1941г. начальник управления ИТК НКВД БССР Раппе был арестован на 20 суток и уволен из органов за «безобразно» проведенную эвакуацию - только две колонии из двадцати четырех вывезли личный состав, имущество и заключенных.22 января 1942г. замначальника 1-го отдела тюремного управления НКВД СССР капитан госбезопасности Волхонский подготовил ряд статистических справок об итогах эвакуации тюрем западных областей СССР. БССР с большим отрывом лидировала по количеству заключенных, оставленных на оккупированной территории, - 13.953 человека. Украинская ССР, с ее 78 тюрьмами, оставила врагам всего 3536 зэков. Это объясняется в первую очередь более быстрыми темпами продвижения немцев в Беларуси.

В ходе эвакуации тюрем БССР бежало в пути при бомбежке 775 заключенных, освобождено «налетом банды» - 76 (видимо, имеется в виду новогрудский эпизод), расстреляно в тюрьмах - 530, незаконно расстреляно конвоем в пути - 714. Итого: не удалось вывезти 16.048 человек. В тюрьмы тыловых районов СССР эвакуировано 9573 человека.

Эти цифры весьма условные. В справке Волхонского не учтены заключенные, погибшие при бомбежках гродненской и брестской тюрем. Термин «незаконно расстрелянные» следует понимать как расстрелянные без указания вышестоящего руководства. А сколько было убито «законно» ?

Например, о расстреле в урочище Цагельня известно из докладов Ванюкова и Компанийца. Но выявлены также массовые захоронения людей в деревнях Загорье, Высокий Стан, в урочищах Дубов Мост и Куколевская поворотка на Червенщине. Об этих братских могилах неизвестно ничего. Для сравнения: в Украинской ССР при отступлении в тюрьмах, согласно справке Волхонского, расстреляли 8789 заключенных. По утверждению украинских исследователей Олега Романова и Инны Федущак, в УССР при эвакуации в 1941г. расстреляно 22 тыс. человек.

Главный вопрос, на который не дают ответа сухие цифры справки, - что стало с заключенными, оставшимися на оккупированной территории? Как свидетельствуют мемуары очевидцев и участников событий, в большинстве своем они получили свободу и разошлись по домам (в первое время немцы отпускали из концлагерей даже военнопленных - уроженцев и жителей БССР).

ПРИКАЗАНО ВЫЖИТЬ

Немцы искусно пользовались тем, что НКВД не везде успевал замести следы своих преступлений. Для жителей оккупированных городов они устраивали экскурсии по тюрьмам, а если обнаруживали там трупы, предлагали горожанам опознать их. Расстрелянные в тюрьмах заключенные были продемонстрированы Международному Красному Кресту.

Стремясь во что бы то ни стало уничтожить любые антисоветские проявления в западных областях СССР, советский режим сам создавал активные антисоветские настроения в Западной Беларуси, на Украине, в Прибалтике. Бывшие заключенные, их родственники, репрессированные - все эти люди были потенциальными рекрутами оккупационной немецкой полиции, вооруженной охраны, вспомогательных частей.

Не многим удалось выжить в хаосе начала войны, пережить оккупацию, избежать смерти в советских лагерях и найти в себе силы описать увиденное. Борис Рогуля - белорус, уроженец Новогрудчины. Призванный в 1939г. в польскую армию, попал в плен к немцам. Летом 1940г. ему с товарищем удалось бежать и перейти польско-советскую границу. Работал учителем немецкого языка в Любче. В январе 1941г. был арестован НКВД по обвинению в шпионаже в пользу Германии и подготовке антисоветского мятежа. Сначала Рогулю допрашивали в барановичской тюрьме, а затем перевели в минскую «американку», где объявили приговор - расстрел.

В ожидании казни Рогуля и встретил 22 июня. В своих мемуарах «Жизнь под огнем» он вспоминал, что через несколько дней их вывели из тюрьмы и вместе с другой колонной заключенных пешком погнали на восток. По дороге, воспользовавшись суматохой, возникшей при бомбежке, Борис перебежал в соседнюю колонну. Когда заключенных привели в червенскую тюрьму, охрана устроила сортировку заключенных на две группы - в одну отправляли тех, кто обвинялся по «политическим» и «антисоветским» статьям, во вторую - остальных. Во время сортировки Борис назвался чужим именем и сказал, что его арестовали за невыполнение плана. У конвоя не было с собой документов, чтобы проверить, и Бориса отправили во вторую группу, а первую, в которой набралось больше тысячи человек, куда-то увели. Позже оставшиеся услышали стрельбу. К утру охрана исчезла, заключенные разбежались.

«УБИВАЛИ НА МЕСТЕ»

Воспоминания Рогули подтверждаются свидетельствами других очевидцев червенских событий. Бывшие офицеры литовской армии Юозас Тумас и Йонас Петруйтис были арестованы в Литве в мае 1941г. и заключены в каунасскую тюрьму по обвинению по ст. 58 УК СССР («контрреволюционные преступления» ). К тому времени в Литве были арестованы практически все бывшие офицеры. 24 июня заключенных переправили в Минск, а ночью пешком повели в Червень.

Йонас Петруйтис вспоминал: «Когда мы отошли от Минска километров 15, нам приказали не смотреть направо, но мы все равно увидели, что там такое. На краю соснового леса лежали двумя рядами заключенные - около 300 человек. Позже мне довелось разговаривать с двумя людьми, которые необычным способом спаслись из этой лежащей в лесу группы. Они мне рассказали, что в лесу был устроен своеобразный суд. Судили два лейтенанта и трое рядовых НКВД. Во время этого суда все заключенные должны были лежать на земле, лицом вниз. Судившие вызывали их по одному и спрашивали, по какой статье и в чем обвиняется. Из этих 300 человек спаслось, наверное, 12, хотя сначала освободили 25 человек. Кто хорошо знал уголовный кодекс и догадался солгать, например, что обвиняется по ст.153 (грабеж), тем, возможно, и удалось спастись: им говорили идти на шоссе (тех, кто послушался и пошел на шоссе, а не сбежал в лес, потом снова схватили и расстреляли). Оставшихся отводили в лес и убивали выстрелами в затылок».

Из воспоминаний Юозаса Тумаса: «Выстрелы по несчастным, измученным людям были слышны до самого Червеня. По нашим подсчетам, во время марша энкаведисты убили около 500-600 человек».

По свидетельству литовских офицеров, в Червень колонна прибыла 26 июня. Мужчинам помоложе предложили записаться в Красную Армию. По словам Тумаса, желающих нашлось много, но «политических» среди них не было. После этого оставшихся разделили на три группы, одну из которых оставили в тюрьме (после ухода конвоиров они разбежались), остальные были выведены из тюрьмы. Колонны заключенных одна за другой следовали по дороге на Бобруйск. Сначала убивали тех, кто шел в задних шеренгах. Когда колонну довели до леса, конвойные, выстроившиеся по обе стороны дороги, в упор начали расстреливать людей. Спастись удалось нескольким десяткам человек.

Из воспоминаний поляка Януша Правдзиц-Шлясского, который 22 июня 1941г. был среди заключенных минской «американки»: «Нас окружили сильной охраной и бегом погнали через горящий Минск. Наша группа насчитывала около 200 человек. В 5 км от Минска нам дали отдохнуть в лесу, где собрали всех заключенных из минских тюрем. Группа, к которой мы присоединились, насчитывала около 3 тыс. человек. Она состояла из людей разного возраста, начиная от стариков и заканчивая двенадцатилетними детьми обоего пола. Увидев рядом двенадцатилетнюю девочку, я спросил, за что ее арестовали. Она с большой серьезностью и удивлением ответила: «За контрреволюцию и шпионаж». Родом она была из Несвижа. Гнали нас форсированным маршем. Тех, кто выбивался из сил и не мог идти дальше, был ли это ребенок, старик или мужчина, убивали на месте…»

Слова Правдзиц-Шлясского совпадают с воспоминаниями литовцев: во дворе червенской тюрьмы заключенных разделили на три группы, одну оставили в тюрьме, две были выведены ночью под охраной: «Я с несколькими своими товарищами находился в левой группе. В ней было около 700 заключенных. Нас вывели из тюрьмы под сильной охраной (ночью) и погнали в восточном направлении. Через 3-4 км песчаная дорога вошла в лес. Мы услышали выстрелы сзади, оказалось, что конвойные начали стрелять по задним рядам колонны, хватая каждого по очереди за воротник и сбрасывая убитых с дороги. Мы ускорили шаг, тогда конвойные, находящиеся по обеим сторонам дороги, открыли по нам огонь. Мы упали. Через несколько минут конвой отдал приказ: «Бегите в лес, будем стрелять». Я лежал на дороге рядом с Витольдом Дашкевичем из Лиды, держа его за руку. Когда он, услышав приказ, хотел подняться, я его удержал. Большинство же поднялось, тогда охранники открыли ураганный огонь из автоматического оружия, кроме того бросали гранаты. Грохот выстрелов заглушал крики и стоны. Правую группу из червенской тюрьмы вывели в лес на поляну, окружили пулеметами и расстреляли. Для проверки, остался ли кто живой, по ним проехались автомобилями. Из той группы уцелел один тяжело раненный человек».

По словам автора книги «Марш смерти. Эвакуация заключенных из Минска в Червень. 24-27.06.1941» Иоанны Станкевич-Янущак, все выжившие в Червене люди свидетельствуют: число заключенных, расстрелянных НКВД возле Червеня, превышает 1 тыс. человек. Из групп, выведенных из Червенской тюрьмы на расстрел, выжило около 80 человек.Кроме воспоминаний очевидцев червенской трагедии, есть и другие, рассказывающие о судьбах заключенных тюрем БССР в июне 1941г. Антон Шукелойть - белорус, уроженец Ошмянщины, перед войной работал в Ошмянах учителем белорусского языка. За «националистическую пропаганду» и «шпионаж» арестован на второй день войны. Его не расстреляли при эвакуации, а вывезли в Крупки, где содержали в здании местного НКВД и активно допрашивали. На одном из допросов Шукелойтю сломали челюсть и повредили ребра. Но после очередной бомбежки города НКВД бежал, оставив подследственных в здании. Местные жители выпустили заключенных.

КАК СПАСЛИ БЫКОВА

Василь Быков в своей последней книге «Долгая дорога домой» описал тщательно скрывавшийся многие годы эпизод своей биографии. Вскоре после начала войны, летом 1941г., его, семнадцатилетнего паренька, приехавшего на заработки в украинский город Шостка, мобилизовали в саперный батальон. При отступлении на восток в Белгороде Быков отстал от своей колонны, заблудился и устроился на ночлег в разрушенном доме. Там его и арестовал военный патруль. При обыске у Быкова нашли вырванную из учебника карту, на которой он отмечал положение на фронтах. Лейтенант НКВД, разбиравший дело Быкова, вынес вердикт: «Шпион!» Быкова вместе с другими бедолагами заперли в подвале.

Когда началась сильная бомбежка Белгорода, людей стали выводить из подвала по одному. Пришла очередь и Быкова. Его отвели к забору, где он увидел мертвые тела своих сокамерников и все понял…

Вот как об этом вспоминал Василь Быков: «Не выдержал - слезы ручьями потекли из глаз. Красноармеец остановился, видно удивленный моим безмолвным плачем, и неожиданно бросил: «Беги, пацан! Быстро!» Изо всех сил рванул я по картофельным грядам к пролому в заборе, с дрожью ожидая, что усатый вот-вот выстрелит в спину. И он действительно выстрелил. Но в воздух…»

Без права на помилование

«Дальнейший вывоз заключенных из тюрем прифронтовой полосы считаем нецелесообразным»
Василий МАТОХ
http://www.belgazeta.by/20070423.16/530244991

С началом войны и оккупации система тюремного управления НКВД в БССР прекратила существование. Но что стало с людьми, содержавшимися в колониях и тюрьмах, и по сей день остается малоизвестной страницей истории. Эвакуация заводов, предприятий, учреждений, мирного населения и материальных ценностей широко освещалась в послевоенной советской литературе как «беспримерная в мировой истории, поистине героическая и драматическая эпопея». Лишь об одном, далеко не героическом, эпизоде эвакуации предпочитали молчать - эвакуации заключенных.

АРХИПЕЛАГ БЕЛГУЛАГ

Страна Советов встретила войну с густой сетью учреждений тюремно-лагерной системы ГУЛАГа и тюремного управления НКВД. На территории БССР накануне войны находилось 24 исправительно-трудовые колонии, в которых на 1 января 1941г. содержалось 8544 человека. Эти колонии предназначались для осужденных за уголовные преступления на срок лишения свободы до 3 лет. Контрреволюционеры, опасные уголовники и рецидивисты свой срок отбывали в лагерях ГУЛАГа за пределами БССР.

В Беларуси было также четыре трудовые колонии для несовершеннолетних правонарушителей. Сколько в них содержалось подростков, неизвестно, но каждая колония была рассчитана на 350-400 человек. Накануне войны функционировали и 32 следственные и срочные тюрьмы, предназначенные для содержания подследственных, а также наиболее опасных преступников, осужденных за контрреволюционные и тяжкие уголовные преступления.

В каждой из десяти областей БССР в июне 1941г. действовало от одной до семи тюрем. В Могилевской, Гомельской и Полесской областях было по одной тюрьме, в Витебской, Брестской и Пинской - по три, в Белостокской и Вилейской - по четыре, в Минской области - пять и в Барановичской - семь. Самой маленькой была тюрьма N17 в Столбцах (60 мест), самой большой - тюрьма N23 в Бресте (2680).В Западной Беларуси тюрем и заключенных было значительно больше, чем в Восточной, и это неудивительно. Восточную Беларусь за 20 лет советской власти уже основательно подчистили от врагов народа, интеллигенции и «бывших».

В Западной же эта работа была в самом разгаре. За день до начала войны - 21 июня 1941г. - нарком госбезопасности НКВД БССР Лаврентий Цанава докладывал первому секретарю ЦК КП(б)Б Пантелеймону Пономаренко об итогах проведенной в западных областях БССР «операции по аресту участников контрреволюционных организаций и выселению членов их семей».

В документе указано, что «операция, по заранее утвержденным планам, была начата в ночь с 19 на 20 июня одновременно по всем западным областям Белорусской ССР и в основном закончена в тот же день - 20 июня до 15 часов дня. В результате проведенной операции всего репрессировано 24412 душ».

БЕЗ ЛИМИТА

Но одно было характерно для тюрем и западных, и восточных областей БССР - переполненность. Расчетное количество заключенных было превышено в несколько раз. Журнал НКВД СССР о численности заключенных в тюрьмах, хранящийся в Госархиве РФ, свидетельствует: 10 июня 1941г. в брестской тюрьме N23 при лимите наполнения в 2680 мест содержалось 3807 человек. В минской тюрьме N1 («Володарка») при лимите 1000 заключенных содержалось 1867, в Белостокской тюрьме N18 при лимите 1100 заключенных - 2194. И так везде. Рекордсменом была небольшая тюрьма N10 в Мозыре: вместо положенных 150 заключенных там содержалось 635.

Всего же, как сообщает журнал НКВД, 10 июня 1941г. в 32 белорусских тюрьмах сидело 25.860 человек (при максимальной вместимости 16.954 места). Это без учета тех, кто был арестован и заключен в тюрьму с 10 по 21 июня 1941г., а таких было как минимум еще несколько тысяч. Например, по свидетельству секретаря Гродненского горкома КП(б)Б, 22 июня в Гродненской тюрьме находилось 3500 заключенных (10 июня их было 1765).

Точных сведений о том, сколько же всего людей находилось в белорусских тюрьмах 22 июня, нет, и установить это уже никогда не удастся, т.к. практически все тюремные учетные документы уничтожены в июне 1941г. или достались немцам. Но, по косвенным данным, можно предположить, что заключенных было не меньше 30 тыс.

Охраняла заключенных Беларуси и Литвы 42-я бригада конвойных войск НКВД СССР (со штабом в Минске). В ее состав входили 226-й и 240-й конвойные полки; 226-й дислоцировался в Минске (с подразделениями в Вилейке, Заславле, Молодечно, Свенцянах и Глубоком), а 240-й полк - в Вильнюсе. Кроме них в состав бригады входили 131-й отдельный конвойный батальон (ОКБ) со штабом в Гродно, 132-й ОКБ со штабом в Бресте, 135-й ОКБ со штабом в Барановичах.

ЗА ЛИНИЮ ФРОНТА

22 июня 1941г. перед руководством СССР встал вопрос, что делать с многотысячной армией зэков, содержавшихся в тюрьмах и колониях западных областей, ставших прифронтовой зоной. Призывать в армию - немыслимо. Даже родственникам репрессированных не доверяли защищать Родину (по крайней мере, в начале войны). Отпустить - значит предъявить немцам, а за ними и всему миру живых свидетелей репрессивной практики сталинского режима.

Заключенных нужно было вывезти на восток, в тюрьмы и лагеря внутренних областей СССР. Но в условиях неразберихи начала войны, когда немцы продвигались вперед быстрее, чем советские стратеги успевали отмечать на картах, эта задача обещала быть невероятно сложной.

В архивах Беларуси и России обнаружено немало документов, позволяющих в общих чертах проследить, как шла эвакуация заключенных из тюрем БССР на восток в июне 1941г. и даже освещающих некоторые драматические эпизоды этой эвакуации.

ПЕРВЫЕ ДНИ

22 июня правительство СССР не отдавало никаких указаний об эвакуации тюрем. Тюремное управление НКВД ограничилось передачей по телефону начальникам тюрем приказа перейти на казарменное положение и усилить охрану. Никто и предположить не мог, что незыблемая советская граница рухнула и что немцы за один день продвинутся на несколько десятков километров.А между тем связь c крупными тюрьмами в Бресте, Белостоке, Ломже, Гродно была потеряна еще 22 июня. На протяжении нескольких дней ЦК КП(б)Б и НКВД оставались в полном неведении относительно судеб заключенных и охранников этих тюрем.

Вечером 22 июня начальник волковысской тюрьмы сообщил по телефону в тюремное управление НКВД БССР, что к городу подходят немцы (до ближайшего участка границы от Волковыска тогда было около 100 км). Начальнику тюрьмы было отдано распоряжение пешком вывести заключенных в Барановичи.

Было также решено начать эвакуацию тех тюрем западных областей, с которыми еще была телефонная связь (из 21 тюрьмы западных областей БССР удалось связаться только с девятью).

23 июня советское руководство осознало, что необходимо принимать срочные меры по вывозу заключенных. Замнаркома внутренних дел СССР Чернышов передал по телефону наркому внутренних дел БССР Матвееву указание Берии о немедленной эвакуации тюрем. По плану предполагалось вывезти в Сибирь, Поволжье и Урал 16.357 заключенных из тюрем западных областей БССР.

НКВД БССР передал приказ конвойным войскам. Командир 42-й бригады конвойных войск Плеханов после 8 часов утра 24 июня направился в свою часть, чтобы передать приказ личному составу и выехать на запад для эвакуации тюрем. Но по дороге он был убит (кем - неизвестно), и приказ передан не был. В любом случае, позже докладывали начальству исполнители, «это мероприятие уже запоздало, т.к. в 10 часов утра 24.06 приехали в г. Минск сотрудники тюрем Новогрудка, Барановичей, Лиды, Несвижа, Бреста, которые передали, что все города Барановичской, Белостокской, Брестской областей эвакуированы 23.06 и часть их уже занята немцами». Под «эвакуацией городов» подразумевалась эвакуация партийных, чекистских и тюремных начальников. Никто из заключенных, не говоря уже о местном населении, вывезен не был.

Позже, по требованию тюремного управления НКВД БССР, начальники тюрем и их заместители написали рапорты, которые в виде докладной записки 3 сентября 1941г. были переданы их высшему руководителю - начальнику тюремного управления НКВД СССР Никольскому. Подписал документ замначальника тюремного управления БССР лейтенант госбезопасности Опалев.

Из докладной записки, вкратце пересказывающей рапорты начальников тюрем и подводящей итог эвакуации заключенных из БССР, вырисовывается картина паники и хаоса, царивших в тюрьмах в июне 1941г.ЭВАКУАЦИЯ, ИЛИ БЕГСТВОНемецкие снаряды и бомбы, обрушившиеся на Брест и Гродно ранним утром 22 июня, не миновали и тюрьмы. Из рапорта начальника брестской тюрьмы Шафоростова: «Зажигательными бомбами были подожжены: адмкорпус, общежитие, склады, клуб. Корпус тюрьмы был пробит артиллерийским снарядом». Шафоростов связался по телефону с местными начальниками НКВД и НКГБ, которые приказали держать оборону силами охранников тюрьмы (17 винтовок и пулемет), обещая прислать подкрепление. Когда спустя несколько часов немецкие солдаты начали приближаться к тюрьме, Шафоростов послал связного за обещанным подкреплением, но ни в НКВД, ни в НКГБ уже никого не было: все «эвакуировались». Начальник тюрьмы принял решение бросить объект вместе с заключенными и отступить. Как сообщал очевидец тех событий, секретарь Брестского РК ЛКСМБ Ромма, в тот же день вырвавшиеся из тюрьмы заключенные начали грабить городские склады и магазины, «занялись пьянкой и приветствием вступления германских фашистских войск в город: «Да здравствует освободитель Гитлер» и т.д.» Часть охранников тюрьмы не успела уехать из города, и немцы отлавливали их с помощью заключенных и расстреливали на улицах.

В Гродно утром 22 июня взрывной волной от бомбы, упавшей во двор тюрьмы, вышибло двери камер, но охране удалось перевести заключенных в главный корпус. Днем главный корпус прямым попаданием был разрушен - множество заключенных погибло. Ближе к ночи третья бомба разрушила часть второго корпуса. Заключенным удалось вырваться из тюрьмы и, несмотря на открытый охраной огонь, разбежаться по городу. Начальник тюрьмы попытался связаться с местным НКВД и НКГБ, однако те, как и их брестские коллеги, уже эвакуировались. Тюрьма была оставлена.

В Ломже начальник тюрьмы Гаркевич при приближении немцев по личной инициативе освободил бывших военнослужащих и осужденных по указу об уголовной ответственности за опоздания на работу, прогулы и т.п., остальных заключенных закрыл в камерах и вместе с охраной покинул город в 12 часов дня 22 июня. Местные руководители НКВД и НКГБ, к которым он неоднократно обращался, «из города выехали, оставив тюрьму на произвол».

Начальник тюрьмы Белостока по приказанию начальника УНКВД запер заключенных в камерах и с личным составом покинул город 23 июня.

ПОД ОБСТРЕЛОМ

Если крупнейшие в БССР тюрьмы находились прямо у границы и с первых же часов войны оказались блокированными, то у персонала остальных тюрем западных областей были в запасе как минимум сутки, а то и несколько дней для эвакуации. Что же происходило в них?

О тюрьме Волковыска уже упоминалось. В 23 часа 22 июня конвой под командованием начальника тюрьмы Ладугина вышел из Волковыска в Барановичи. Но его пункта назначения уже не существовало. 23 июня барановичская тюрьма была обстреляна с воздуха из пулеметов. Местное руководство НКВД и НКГБ «выбыло» из города в полном составе. Не имея никаких указаний, начальник барановичской тюрьмы «растерялся, дал распоряжение заключенных оставить в тюрьме и спасаться личному составу» (Барановичи были взяты немцами лишь 26 июня). Волковысский конвой заключенных пропал без вести. Как утверждал Опалев, Ладугин из БССР сбежал.

Совершенно исключительный случай произошел в Новогрудке. 23 июня город начали бомбить. Начальник местной тюрьмы Крючков «всех заключенных из тюрьмы вывел и посадил в вагоны. На станции на конвой напали местные жители, ворвались в вагоны и освободили заключенных». Во время перестрелки с нападавшими Крючков был ранен в руку.

В Кобрине, Пружанах, Лиде и Слониме начальники тюрем бросили заключенных запертыми в камерах и бежали вместе с охраной. Причем начальник слонимской тюрьмы Сокоушин скрылся вместе с денежной кассой тюрьмы (Пружаны были захвачены немцами 23 июня, Слоним - 24-го).

В Несвиже начальник тюрьмы Арусланов под конвоем отправил заключенных на железнодорожную станцию Городея для эвакуации. Из рапорта Арусланова: «По дороге налетели самолеты, приняв колонну за воинскую часть, и начали бомбить и обстреливать из пулеметов с пикирующего полета. В результате заключенные разбежались».

В восточной части Беларуси, где у персонала тюрем была, по меньшей мере, неделя для эвакуации зэков, заключенные не были вывезены из тюрем Слуцка, Борисова и станции Приямино.

Из докладной записки Опалева: «23 июня начальником Слуцкого горотдела НКВД политруку тюрьмы Хосию дано распоряжение оставить заключенных в тюрьме, а надзорсоставу эвакуироваться. Политрук Хосия первый забрал машину, посадил в нее свою семью, выехал из Слуцка, бросив все».

Начальник тюрьмы Борисова Больных 26 июня во время бомбардировки города «вывел из тюрьмы заключенных и повел пешим строем по автомагистрали на Смоленск. Дорогой налетевшими самолетами колонна была обстреляна, заключенные разбежались. Никаких мер к поимке заключенных Больных не принял, из Белоруссии выехал неизвестно куда».

Начальник временной тюрьмы Приямино Мась «при обстреле тюрьмы из пулеметов всех заключенных закрыл в бараках (инвалиды-бытовики) и вместе с надзорсоставом эвакуировался в г. Могилев».

Białorusini wobec państwa polskiego w latach 1918-1925

Яўген МІРАНОВІЧ
Białoruskie Zeszyty Historyczne, t.1, Białystok 1994.
Powstanie struktur białoruskiego ruchu politycznego na początku XX wieku, chociaż podważało głównie imperialny dogmat o jedności ziem ruskich, w konsekwencji prowadziło także do konfliktu z polską racją stanu na obszarze dawnego Wielkiego Księstwa Litewskiego. Dominacja w polskiej myśli politycznej tego okresu przekonania o możliwości odbudowy własnego państwa w przedrozbiorowych granicach, bez udziału elementu białoruskiego jako politycznego podmiotu1, czyniła bezprzedmiotowymi wszelkie próby zbliżenia nawet pokrewnych ideologicznie polskich i białoruskich organizacji2. Polską Partię Socjalistyczną (PPS) i Białoruską Socjalistyczną Hromadę (BSH) dzielił stosunek do kwestii agrarnej na Białorusi. Program BSH parcelacji wielkiej własności ziemskiej był nie do przyjęcia dla PPS, chociaż podobne rozwiązania partia ta przewidywała na ziemiach etnicznie polskich3.

Pojawienie się białoruskiego czynnika narodowego, chociaż w wymiarze pozwalającym na jego całkowitą ignorancję, naruszało jednak polityczną przestrzeń dotychczas wypełnioną polską lub rosyjską ideologią. Dla Białorusinów trwanie oznaczało konieczność negacji tej rzeczywistości. W miarę rozwoju białoruskiej myśli politycznej odrzucany był nie tylko istniejący ład polityczny, porządek społeczny, lecz także utrwalone przez dziesięciolecia schematy życia religijnego i kulturalnego4. Okazało się na przykład, że duchowny katolicki nie musi być Polakiem, a prawosławny Rosjaninem.

Pierwsza wojna światowa i okupacja niemiecka stworzyły po raz pierwszy perspektywy zaistnienia białoruskiego szkolnictwa. Kilkaset szkół z białoruskim językiem nauczania wprawdzie nie czyniło z chłopów uczestników życia narodowego, lecz dawało szansę odbioru przez nich propagandy poprzez słowo drukowane5. Po obu stronach linii frontu powstawały liczne organizacje polityczne, w programach których dominowały, nie jak dotychczas kwestie społeczne i kulturalne, lecz problemy przyszłego bytu narodowego6. Pojawiły się różne propozycje —m. in. powołania federacji państw Litwy, Białorusi i Ukrainy, w całkowitym oderwaniu od Rosji. Były to jednak odosobnione pomysły, do 1917 r. traktowane jako czysta fantazja. Największą popularnością wśród inteligencji, części kleru i ziemiaństwa (z tych grup społecznych rekrutowała się większość ówczesnych polityków białoruskich) cieszyły się koncepcje autonomii dla Białorusi w ramach przyszłej demokratycznej republiki rosyjskiej7. Nie było żadnych poważnych propozycji ze strony białoruskiej odwołujących się do tradycji państwowej przedrozbiorowej Rzeczpospolitej.

Wydarzenia na Białorusi toczyły się zgodnie z rytmem wydarzeń w Rosji. W kwietniu i lipcu odbyły się w Mińsku dwa zjazdy białoruskich organizacji i partii, które stawały się platformą stwarzającą warunki do wypracowania koncepcji przyszłego bytu państwowego. Uczestnicy lipcowego zjazdu powołali struktury, które miały zająć się tworzeniem białoruskiego wojska.

Przewrót bolszewicki zmienił radykalnie sytuację na Białorusi, zmusił wielu polityków do zrewidowania swoich dotychczasowych poglądów i przyśpieszył decyzje o próbie budowy własnej państwowości. Zwołany na 14 grudnia 1917 r. do Mińska Kongres Wszechbiałoruski z udziałem 1872 delegatów reprezentujących wszystkie organizacje i regiony Białorusi, chociaż został rozpędzony przez oddziały wojskowe podległe Mińskiej Radzie Komisarzy Ludowych, zdołał jednak powołać Radę, która stała się parlamentem Białorusi8.

Kolejna zmiana sytuacji na froncie i podbój większości terytorium Białorusi przez Niemców stworzyła Radzie Białoruskiej korzystną sytuację do podejmowania kroków w kierunku budowy struktur własnej państwowości z milczącym przyzwoleniem wojskowych czynników niemieckich. 25 marca Rada proklamowała niepodległość Białoruskiej Republiki Ludowej (BRL) oraz powołała rząd, który przystąpił do budowy administracji, służb porządkowych, systemu oświatowego i gospodarczego. Były to jednak decyzje, które nie miały żadnego wpływu na realną sytuację polityczną na Białorusi. Bez przyzwolenia niemieckich generałów niewiele można było zmienić. Ci jednak nie godzili się na żadne koncesje o charakterze politycznym czy wojskowym9.

Obszar BRL według koncepcji Rady miał obejmować Mińszczyznę, Wileńszczyznę, Grodzieńszczyznę (z Białymstokiem), Witebszczyznę, Mohylewszczyznę, Smoleńszczyznę i Czernihowszczyznę. W ciągu kilku miesięcy rząd Antoniego Łuckiewicza zdołał w większych miastach na terytorium Białorusi powołać własne przedstawicielstwa. Okupanci niemieccy, zainteresowani jedynie eksploatacją gospodarczą tego obszaru, ignorując całkowicie rząd BRL, nie przeszkadzali mu jednak w organizowaniu szkół, placówek kulturalnych, wydawaniu gazet, tworzeniu administracji i służb porządkowych10.

W rzeczywistości państwo to istniało jako idea, którą próbowano wcielić w życie. Pozbawione armii w ówczesnych warunkach nie miało praktycznie żadnych szans na przetrwanie. W świadomości białoruskiej elity politycznej zaczęło funkcjonować pojęcie samodzielnego bytu państwowego, odnoszące się do określonego terytorium, zamieszkałego przez etnograficznie określoną społeczność. Naruszenie przez kogokolwiek tego terytorium zaczęło być traktowane jako agresja.

Z drugiej strony, aspiracje polskich elit politycznych do budowy własnej organizacji państwowej obejmującej część lub całość terytorium Białorusi, prowadziły do nieuchronnego konfliktu między polską i białoruską racją stanu.

Problem w rzeczywistości był bardziej skomplikowany niż wyżej przedstawiona sytuacja. Oprócz mozaiki polskich i białoruskich racji politycznych związanych z różnymi partiami, obecna tu była jeszcze opcja rosyjska (a później radziecka), która miała swoich zwolenników nawet wśród polityków tworzących Radę BRL11. W obliczu piętrzących się trudności przy budowie aparatu państwowego, a szczególnie armii, przywódcy najsilniejszej partii — białoruskich "eserów" (Partii Białoruskich Socjalistów - Rewolucjonistów) rozważali możliwość federacji BRL z Rosją. Wielu zwolenników miała również idea związku z Litwą. Do kwietnia 1919 r. nikt poważnie nie traktował jakichkolwiek propozycji rozwiązań z udziałem czynnika polskiego.

Wycofanie się wojsk niemieckich i proklamowanie w grudniu 1918 r. Białoruskiej Republiki Radzieckiej, a następnie wojna polsko-rosyjska zmieniło dotychczasową sytuację polityczną wokół problemu tworzącego się państwa białoruskiego. Krótkotrwałe rządy bolszewickie na początku 1919 r. wystarczyły, aby powstał radykalny ruch białoruski o antysowieckim charakterze i oczekiwanie jakichkolwiek innych rozwiązań.

Józefa Piłsudskiego entuzjastycznie witano w Wilnie i Mińsku12. Hasła wspólnego federacyjnego państwa, wolności i swobody dla ujarzmionych przez Rosję narodów13 przekonały część polityków o możliwości rozwiązania białoruskich problemów politycznych i narodowych w oparciu o Polskę14. Na posiedzeniu Rady BRL doszło do rozłamu na zwolenników federacji i przeciwników współpracy politycznej z Polską15. Wśród pierwszych znaleźli się Antoni Łuckiewicz, Wacław Iwanowski, Paweł Aleksiuk, Iwan Sereda, Szymon Rak-Michajłowski, Bronisław Taraszkiewicz i Kuźnia Tereszczenko. Rezygnowali oni z niepodległości na rzecz autonomii w ramach państwa polskiego16. Większość Rady na czele z Wacławem Łastowskim oceniła obecność polską na Białorusi jako jej okupację. Nowy rząd BRL, którego premierem został Wacław Łastowski przeniósł się do Kowna, gdzie przy wsparciu Litwy przystąpił do tworzenia białoruskiego wojska17.

Być może otoczenie J. Piłsudskiego skłonne było realizować niektóre postulaty Naczelnika wynikające z jego federalistycznych koncepcji, lecz wojsko zachowywało się jak w kraju podbitym18. Zbrodnie popełnione przez żołnierzy na cywilnej ludności białoruskiej i żydowskiej19 bardzo szybko doprowadziły do powstania antypolskiego ruchu oporu wspieranego jednocześnie z Moskwy i Kowna. Szok spowodowany kilkoma miesiącami władzy polskiej wywołał silne, prosowieckie tendencje zwłaszcza wśród warstw plebejskich na Białorusi. Podczas wojny 1920 r. ludność białoruska w zdecydowanej większości opowiadała się po stronie bolszewików.

W zaistniałej sytuacji politycznej przeciwnicy rządów radzieckich na Białorusi swoje nadzieje mogli wiązać jedynie z Polską. Pod koniec 1918 r. z kilku grup zbrojnych walczących z bolszewikami wyodrębniła się struktura polityczna, aspirująca do roli partii włościańskiej o nazwie "Zielony Dąb". Jej celem politycznym było utrzymanie państwowości Białoruskiej Republiki Ludowej w przymierzu z Polską. Partia, na czele której stał Włodzimierz Adamowicz (pseudonim "Dzierhacz") w porozumieniu z rządem polskim przystąpiła do tworzenia własnych oddziałów, które miały walczyć z sympatykami bolszewików na Białorusi. Liderzy tej partii jesienią 1920 r. brali udział w tworzeniu Białoruskiego Komitetu Politycznego w Warszawie. Komitet ów doszedł do porozumienia z generałem Stanisławom Bułak-Bałachowiczem w sprawie organizacji wojska białoruskiego wspomagającego stronę polską w wojnie z Rosją Radziecką. Generał Bałachowicz zobowiązał się wspierać władze Komitetu w tworzeniu struktur administracyjnych na Białorusi po wycofaniu się armii czerwonej20.Porozumienie polsko-bolszewickie i traktat ryski był zaskoczeniem dla wszystkich polityków białoruskich, niezależnie po której ze stron się opowiadali. Zaskoczeni byli zarówno ci, którzy liczyli na federację całości Białorusi w ramach Rosji, jak i ci, którzy stawiali na autonomię w granicach Polski.

We wrześniu 1921 r. z inicjatywy przewodniczącego rządu BRL Wacława Łastowskiego została zwołana do Pragi czeskiej Białoruska Narodo-wo-Polityczna Konferencja z udziałem przedstawicieli Białoruskiej Partii Socjalistów-Rewolucjonistów, Białoruskiej Partii Socjalistycznej, Białoruskiej Partii Socjaldemokratycznej, Narodowych Socjalistów oraz kilku mniejszych ugrupowań chłopskich i narodowych. Uczestnicy Konferencji ocenili sytuację na Białorusi jako jej okupację przez dwa obce państwa i wydali rezolucję wzywającą "wszystkie aktywne siły białoruskie do walki wszelkimi dostępnymi środkami przeciw rozbiorowi Białorusi"21.

Tuż po podpisaniu porozumienia pokojowego między Polską i Rosją Radziecką (19 listopada 1920 r.) Białoruski Komitet Polityczny próbował wywołać powstanie na obszarze rosyjskiej strony wpływów na Białorusi. Mimo pomocy dywizji gen. Bałachowicza po dwóch miesiącach walk w rejonie Słucka i Mozyrza źle uzbrojone kikunastotysięczne wojsko powstańcze zostało rozbite przez armię czerwoną.Po zachodniej stronie granicy ryskiej nie trzeba było czynić zbyt wielkich starań by zorganizować kilka grup partyzanckich, nie stwarzających wprawdzie zagrożenia dla państwa, lecz paraliżujących działalność polskiej administracji. Ruch ten, organizowany głównie przez białoruskich eserów z udziałem emigracyjnego rządu białoruskiego w Kownie, wspierany był także przez Litwinów i Niemców. W połowie lat dwudziestych znalazł się natomiast pod kontrolą emisariuszy Kominternu i radzieckich służb specjalnych22.

Większość uczestników tego ruchu stanowiły osoby, dla których względy ideologiczne i narodowe były sprawą drugorzędną. Władze polskie nie potrafiły jednak rozwiązać żadnego problemu związanego z istnieniem w granicach państwa licznej białoruskiej mniejszości narodowej. Sytuacja ekonomiczna na ziemiach północno-wschodnich Rzeczypospolitej, polityka narodowościowa i religijna prowadzona przez poszczególne rządy nie stwarzała żadnych szans bezkonfliktowego funkcjonowania Białorusinów jako legalnych obywateli państwa.

Dla większości Białorusinów nowo powstałe państwo było kulturowo obce. Nawet ci, którzy w czasach carskich nauczyli się czytać i pisać, teraz ponownie stali się analfabetami. Około 600 tysięcy osób w latach 1918 -1924 powróciło z Rosji23. Byli oni świadkami upadku systemu i autorytetu władzy do niedawna jeszcze absolutnej. Żadne zatem metody represyjne nie były w stanie powstrzymać rozwoju radykalnych i opozycyjnych nurtów politycznych. W zasadzie każdy, kto proponował radykalne rozwiązania mógł liczyć na przychylność tej ludności. Popularność Komunistycznej Partii Zachodniej Białorusi (KPZB) miała całkiem racjonalne uzasadnienie, bez względu na agenturalność tego ruchu.

Umiarkowani działacze białoruscy jak Taraszkiewicz, Iwanowski, Łuckiewicz, Rak-Michajłowski, ks. Adam Stankiewicz, liczyli, że po zakończeniu wojny będzie możliwe rozwiązanie białoruskich problemów narodowych w oparciu o Polskę. Chociaż każdy z tych polityków reprezentował inną opcję polityczną i inaczej widział przyszłość Białorusi, to na początku lat 20. łączyło ich przekonanie, że Polska uwzględniając swój własny interes, wspierać będzie białoruskie postulaty polityczne. B. Taraszkiewicz podpisanie traktatu ryskiego uznawał za zło konieczne, stan tymczasowy, wynikający z rezultatu wojny polsko-radzieckiej. Wyrażał przy tym pogląd, że jeśli w Polsce zwycięży obóz zwolenników demokracji — Białorusini otrzymają autonomię polityczną i kulturalną, a rząd warszawski wyrzeknie się planów kolonizacji24. Rzeczywistość zmusiła go jednak bardzo szybko do weryfikacji poglądów, zerwania współpracy z piłsudczykami i przejścia do antyrządowej opozycji. Szansą dla demokratów stały się wybory parlamentarne z 1922 r.

Białoruski Komitet Narodowy kierowany przez A. Łuckiewicza otrzymał 11 miejsc w Sejmie i 3 w Senacie. Okazało się jednak, że również drogą parlamentarną niewiele można było zdziałać. Nie było żadnych szans powstrzymania kolonialnej polityki na Białorusi. Część polityków z Sejmowego Klubu Białoruskiego działalność parlamentarną uznało wkrótce za stratę czasu. Zdecydowali się na radykalną zmianę orientacji — na Mińsk. Wybór ułatwiały procesy polityczne zachodzące w latach 20. po wschodniej stronie granicy ryskiej. Powstało tam wprawdzie komunistyczne, lecz białoruskie państwo, z własną administracją, oświatą, kulturą, historiografią, prasą. Przyciągało ono działaczy białoruskich nie tylko z Polski, lecz także tych, którzy znaleźli się na terenie Czech, Niemiec, Litwy. Powstanie Białoruskiej Włościańsko-Robotniczej Hromady było zatem świadomym wyborem politycznej drogi przez dawnych zwolenników prapolskiej orientacji z uwzględnieniem realiów po obu stronach granicy ryskiej.

Nie było żadnej białoruskiej partii w II Rzeczypospolitej, która akceptowałaby sytuację powstałą po podpisaniu traktatu ryskiego. Wręcz przeciwnie — każda w swoim programie na pierwszym miejscu stawiała zjednoczenie ziem białoruskich. O ile dla takich organizacji jak KPZB czy "Hromada" określenie drogi do zjednoczenia nie sprawiało trudności, w przypadku partii niepodległościowych —Białoruskiej Partii Socjaldemokratycznej, Białoruskiej Chrześcijańskiej Demokracji, Białoruskiego Związku Włościańskiego, czy Białoruskiego Zjednoczenia Narodowo-Demokratycznego — był to problem nierozwiązywalny. Dla większości polityków z tych nurtów wybór orientacji na Polskę czy Białoruś Radziecką był jednakowo zły i nie stwarzał żadnej perspektywy dla Białorusi. Wielu w tej sytuacji odchodziło od życia politycznego .

Opozycyjność partii niekomunistycznych wobec państwa polskiego wynikała z samej definicji ich niepodległościowego charakteru, opozycyjność wobec poszczególnych rządów była reakcją na ich bieżącą politykę. Białoruska Sowiecka Socjalistyczna Republika (BSSR) chociaż prowadziła w latach 20. politykę biatorutenizacji wszystkich sfer życia publicznego, uważana była za twór całkowicie zależny od Moskwy. Ponadto system radziecki był nie do przyjęcia dla tych organizacji, które przyszłość Białorusi widziały w formie niepodległej republiki parlamentarnej26.

W przypadku organizacji niepodległościowych pole manewru było niewielkie, pozostawała droga pracy organicznej, walki w sferze kultury, oświaty, propagowania nowych metod gospodarowania, zakładania własnych banków, bibliotek, teatrów amatorskich. Wiele wysiłku wkładano, by instytucje te uchronić przed infiltracją agentów Komintemu. Ich obecność w danej organizacji lub instytucji była pretekstem do jej delegalizacji.

W środowisku tym oczekiwano zmiany sytuacji politycznej w Europie, gdyż tylko naruszenie istniejącego stanu dawało nadzieję na samodzielny byt państwowy.

W istniejących warunkach nie było możliwości porozumienia polsko —białoruskiego. Polityka państwa odrzucała nawet największych zwolenników współpracy z Polską, autentycznych polonofilów, potępianych zresztą za swoje sympatie przez własne środowisko. Nie było zatem szans na akceptację istniejącej rzeczywistości bez zmiany polityki państwa i bez wyrzeczenia się własnych politycznych aspiracji przez Białorusinów. Konflikt polsko — białoruski w okresie międzywojennym był nieunikniony.

Змест
Ha зломе XIX i XX стагоддзяў, на здзіў сваім суседзям — палякам i расейцам — пачаў адраджацца беларускі народ. Шматвяковы польска-расейскі каланіяльны канфлікт страціў свой характар. Беларускай картай пачалі ад пачатку іграць абодва супрацьстаўныя бакі. Беларусы апынуліся перад выбарам дзяржаўнага шляху. Польска-расейская вайна ды кампрамісны падзел здабычаўу выніку Рыжскага трактата стаў найгоршым варыянтам y тагачасных геапалітычных умовах. У Полыпчы засталося каля 2 мільёнаў беларусаў. Пасля некалькіх гадоў пошукаў кампрамісных развязак сужыцця з палякамі ды адбудовы польскай дзяржавы, большасць беларускіх палітыкаў i дзеячоў апынулася ў рашучай апазіцьгі, таксама антыдзяржаўнай. Такім чынам вызначыўся кшталт польска-беларускіх адносін да канца II Рэчыпаспалітай.

Summary
On the tum of the 19th century, much to surprise of their neighbours, the Belarusian people entered the path of revival. The Polish-Russian colonial conflict, which lasted for many centuries, began to change its character. Both sides began to play Belarusian card. As to the Belarusians, they were faced with the choice of their own independent way of statehood. The Polish-Soviet war and the Riga Treaty, which provisioned a compromised division of gains, became the worst scenario in that geopolitical situation. Around two milion of Belarusians were left in Poland. After several years of futile attempts to search for compromise coexistence with the Poles, the majority of Belarusian politicians and activists went over to the political opposition which included also anti-state activities. Thus, the landscape of Polish-Belarusian relations was predetermined untii the end of pre-war Poland.
1 J. Tomaszewski, Kresy Wschodnie w polskiej myśli politycznej XIX i XX wieku, w: Polska myśl polityczna XIX i XX wieku, t. VI, Między Polską etniczną i historyczną, Wrocław-Warszawa-Kraków-Gdańsk-Łódż 1988; tamże, Z. Hemmerling, A. Łuczak, Miejsce Kresów i słowiańskich mniejszości narodowych w koncepcjach ruchu ludowego; tamże, R. Wapiński, Kresy: alternatywa czy zależność?
2 J. Turonek, PPS wobec białoruskiego ruchu rewolucyjnego w latach 1902-1906, w: Studia polsko-litewsko-biatoruskie, Warszawa 1988.
3 Tamże, s. 105.
4 A. Łuckiewicz, Za dwadcac' pjac' hadou, Wilnia 1928, s. 9-12; A. Stankiewicz, Chrys'cijan'stwa i bjelaruski naród, Wilnja 1940, s. 87-90; J. Tomaszewski, Białoruska Chrześcijańska Demokracja. Uwagi o kryteriach ocen, w: Sfudiapolsko-litewsko-białoruskie. Warszawa 1988, s. 159.
5 K. Srokowski (Sprawa narodowościowa na Kresach Wschodnich, Kraków 1924, s. 11) wspomina o istnieniu 350 szkół białoruskich; "Przegląd Wileński" (1926, nr 15 ) wymienia liczbę około 500 szkół białoruskich w 1917 r.
6 J. Ochota, Z historii państwowotwórczych poczynań białoruskich, "Sprawy Narodowościowe", 1928,nr l,s. 2.
7 Tamże, s. 4.
8 A. Stankiewicz, Da historii bjelaruskahapalitycznaha wyzwolen'nja, Wilnja 1934, s. 90-93.
9 Bjelaruski wopros k momjentu Wiersal'skoj Mimoj Konfjerencji, Kowna 1919, s. 53-54.
10 Ju. Turonak, Nieżadanaja respublika, "Kantakt", 1989, nr 2.
11 Krótki zarys zagadnienia białoruskiego. Opracowanie Sztabu Generalnego — Oddział II, Warszawa 1928, s. 67-68.
12 J. Jurkiewicz, Rozwój polskiej myśli politycznej na Litwie i Białorusi w latach 1905-1922, Poznań 1981, s. 210.
13 J. Piłsudski, Pisma zbiorowe, t. V, Warszawa 1937, s. 75.
14 E. Woyniłłowicz, Wspomnienia 1847-1928, Wilno 1931, s. 248; U. Ihnatouski, Historyja Bjelarusi u XIX u poczatku XX staljec'ija, Mjensk 1926, s. 247-248.
15 L. Wasilewski, Litwa i Białoruś. Zarys historyczno-polityczny stosunków narodowościowych, Warszawa-Kraków 1925, s. 196.
16 Krótki..., s. 95.
17 Tamże, s. 94; K. Srokowski, Sprawa..., s. 27.
18 Krótki..., s. 85.
19 A. Łuckiewicz, Okupacja polska na Białorusi, Wilno 1920, s. 9-19; J. Lewandowski, Mitohistoria, "Slovo", 1988, nr 36, wyd. Uniwersytetu Upsalla, s. 22-25; U. Ihnatouski, Historyja..., s. 249.
20 Krótki..., s. 98-100.
21 "Sjalan'skaja Dola", X1.1921, nr 4.
22 Krótki..., s. 208.
23 A. Krysiński, Tendencje rozwojowe ludności Polski pod względem narodowościowym i wyznaniowym w dobie powojennej, "Sprawy Narodowościowe", 1931, nr l, s. 49.
24 B. Taraszkiewicz, Białoruskie postulaty polityczne, "Przymierze", t. V, s. 6-8.
25 J. Turonek, Wacław Iwanowski i odrodzenie Białorusi, Warszawa 1992, s. 89 i dalsze.
26 W. Jarmołkowicz, Białoruska Chrześcijańska Demokracja, "Więź", 1986, nr 11-12.

W moim kościele był nocny bar

Dziennik Wschodni, 2007-05-08
Rozmowa z ks. Grzegorzem Chudkiem z Lublina, proboszczem katolickiej parafii w Reczycy na Białorusi

Tu ludzie żyją jak w getcie. Jakby byli w stałym niebezpieczeństwie. Stąd seks i alkohol, ucieczka w przyjemność. Takie pójście na całość, żeby jeszcze coś z tego życia mieć. Ich garniturem jest dres, kobiety ubierają się tak, że ulica wygląda jak lekki film pornograficzny. Każdy jest głodny miłości, próbuje ją jakoś zyskać; kupić, ukraść, przehandlować. Za każdą cenę. Nawet za cenę AIDS.
• Jak to się stało, że ksiądz znalazł się na Białorusi?
- Jestem tu już od 14 lat. Zaczęło się od praktyk seminaryjnych, które odbywałem u księdza Laskowskiego w Homlu. I widać przeznaczona mi była rola wędrownego kapłana, skoro już tu zostałem.
• A dlaczego ksiądz został?
- Bo zrozumiałem, jak wiele mogę tu zrobić głosząc naukę Chrystusa. Gdy przyjechałem pierwszy raz na Białoruś zobaczyłem pustynię. W sensie moralnym i religijnym. To nawet nie było wrażenie życia pogańskiego, ale wręcz antychrześcijańskiego.
• W czym się to przejawiało?
- Smutek, szarość, beznadziejność. Grzech, który niszczy tutaj człowieka do tego stopnia, że nie jest w stanie ani pracować, ani żyć. Ucieczka w alkohol i seks to tutaj bardzo często norma społecznie akceptowalna. Mężczyźni po 40-ce biorą sobie nastoletnie kochanki i nikt się temu nie dziwi. Narkotyki, aborcje, AIDS to właściwie powszechny obraz codziennego życia.
• Ksiądz staje na ambonie i grozi palcem?
- A co by to dało? Ja po prostu rozmawiam z ludźmi. I dziś, po 14 latach jestem bardziej skłonny ich usprawiedliwiać niż osądzać. To nie ich wina, że żyją w taki sposób; zwyczajnie nie potrafią inaczej. Nikt nie pokazał im innej drogi. To tragiczne ofiary pewnego systemu, który nie daje im niczego, poza wrażeniem beznadziejności. Kiedyś młodzi ludzie powiedzieli mi wprost: My już w nic nie wierzymy. Nas zawsze uczono, że jest jedna partia, jeden wódz, jedno szczęście. I okazało się, że to było kłamstwo. Teraz przychodzicie wy i mówicie, że jest jeden Bóg i jedna prawda. A jeśli się okaże, że wy też nas oszukujecie?
• Jakich ludzi tu ksiądz spotyka?
- Pozbawionych tożsamości, korzeni, ale przy tym życzliwych, gościnnych i otwartych. Pełnych strachu. Trzeba dużo czasu, aby ich zrozumieć. Boją się wejść do kościoła; Bóg jest dla nich zagrożeniem, bo Jego Słowo odkrywa prawdę, tu zaś za prawdę zginęło wielu ludzi. Obok kościoła było getto żydowskie, jednego dnia wystrzelali wszystkich. Krzyk był na całe miasto. Tego krzyku się nie zapomina, powiedziała mi starsza kobieta. Zostaje w człowieku. Razem ze strachem.
• A jednak udało się księdzu odzyskać reczycki kościół i zgromadzić wokół niego wiernych?
- Długa historia. Kościół został konsekrowany w 1903 roku, ale od 1968 do 1992 roku była w nim restauracja "Stary Zamek”. Po rozpadzie ZSRR, jak Gorbaczow zaczął walczyć z alkoholizmem, knajpę przemianowano na bar witaminowy dla dzieci. W ‘95 roku skończyły się rządy Gorbaczowa, a do kościoła znowu wróciła wódka, bo bar witaminowy zamieniono na bar nocny.
• Trudno wyobrazić sobie bardziej kuriozalną sytuację!
- Tutaj to nikogo nie dziwiło. Ale znalazło się 10 babć, które się uparły, że kościół znowu będzie kościołem. W ‘92 roku zaczęliśmy się starać o jego odzyskanie. Okazało się jednak, że cała biurokratyczna droga niezbyt posuwa to wszystko do przodu. No i babcie w ‘98 zaczęły po swojemu walczyć o kościół. Pewnej niedzieli z samego rana poszły do baru, siadły przy stoliku, postawiły krzyżyk, zapaliły świeczkę i dawaj się modlić nad różańcem. Zaraz przyjechała policja, wyrzucili babcie z baru, no to one modliły się na zewnątrz.
• Odważne.
- Odważne i mądre. Jak zaczęły się przesłuchania, to one wiedziały, że niczego nie mogą podpisywać i to je uratowało. Następnej niedzieli znowu poszły do baru, a z nimi już ze 40 osób. Przyjechały 2 radiowozy. Ktoś wydał rozkaz, żeby rozpędzić ich gazem duszącym. I zrobiła się z tego afera, a nawet skandal, bo działanie władz było nieproporcjonalne do tego zdarzenia. Po prostu przesadzili. Zainteresowała się tym prokuratura, a w efekcie zmienił się front w sprawie kościoła: mer miasta zaczął z nami rozmawiać. I w końcu odzyskaliśmy kościół. Teraz trwa jego odnawianie, bo przez te lata kiedy była tu restauracja i bar kościół został zniszczony.
• Jak duża jest dziś parafia?
- Mam kontakt z 500 osobami, które zadeklarowały, że są katolikami. Z tej grupy 60 osób przychodzi do naszego kościoła w Reczycy.
• Jak ci ludzie żyją na co dzień?
- Inaczej. Bardziej szaro, skromnie. Małe mieszkania, znane z naszych socrealistycznych osiedli, tylko w gorszym stanie i stylu. Szczególnie dokuczliwy jest brak wentylacji w ubikacjach, więc można sobie wyobrazić, że nie jest to zbyt komfortowe. Do tego dochodzą cienkie rury kanalizacyjne: papieru toaletowego nie wrzuca się do sedesu, tylko obok. Cóż... niezbyt przyjemnie to pachnie. Rzecz w tym, że tam w ludziach została zniszczona potrzeba piękna, estetyki. Piękno zbawia, powiedział Tołstoj, ale kiedy niszczy się jego twórcę, Boga, przestaje mieć sens. Ale gdy widzą, że można inaczej, ładniej, chętnie to podchwytują.
• Ksiądz pokazuje im, że można inaczej?
- Głównie poprzez wystrój kościoła, pewną harmonię, którą staram się stworzyć. Zapraszam do siebie na kolędę, przygotowuję przyjęcie. Ubieram ładnie stół, podaję przystawki, pierwsze danie, drugie... Ludzie są zdziwieni, bo u nich wszystko ląduje od razu na stole; to pokazanie pewnej obfitości, takie prawdziwe ugoszczenie. A ja im tłumaczę, że pięknie nie znaczy dużo i drogo. Nie trzeba wieszać dywanów na ścianę, ale można ją pomalować na biało. Jest wtedy taniej, prościej i ładniej.
• Święta też są bardziej obfite, niż ładne?
- Atmosfery świąt nie bardzo tu widać. W Wielkanoc ludzie przynoszą jedzenie do poświęcenia w reklamówkach. Dwa najważniejsze święta na Białorusi to zresztą nowy rok i dzień kobiet. Dopiero potem Wielkanoc i Boże Narodzenie. Może jeszcze urodziny Lenina...
• A jak wygląda ten wielki dzień kobiet?
- Trwa aż dwa dni: 8 i 9 marca. Nie ma wtedy pracy. Wszyscy piją za pomyślność pań. To wielkie wydarzenie, trąbi o tym radio i telewizja. Są kwiaty, życzenia, po prostu wielka państwowa feta.
• Trochę jak u nas 40 lat temu...
- U nas nigdy nie było tak, jak tam. Po rozpadzie ZSRR zaczęły się wyjazdy na Zachód. Coś zaczęło się zmieniać, ludzie mieli nadzieję na inne życie. Ale po ‘94 roku wszystko się zatrzymało. Młodzi ludzie się rozczarowali, zobaczyli, że nie mają szansy rozwinąć skrzydeł. Idą na studia, potem są wysyłani do pracy.
• Nie ma bezrobocia?
- A skąd! Tam jest 2 proc. bezrobocie, wszyscy coś robią. Zamiatają ulice, siedzą w muzeach.
• To chyba nie najgorzej? Przynajmniej jest na życie.
- Oni mówią tak: my nie żyjemy, my "wyżywamy”. Marna praca, marna płaca. Ale nie to jest najgorsze. Najgorsze jest to, co w tych ludziach siedzi w środku. Tam trudno znaleźć rodzinę w której ktoś nie byłby represjonowany, albo nie był w Afganistanie, nie zabił człowieka. Ci, którzy zabijali nie są normalni, strasznie cierpią. Jest w Reczycy taki człowiek, rzadko trzeźwy. Mówi: ja zabijałem i nawet mi się to spodobało. Państwo powiedziało, że można zabijać, a jak wróciłem do domu, okazało się, że to wszystko nieprawda. Jak z tym żyć, pyta, jeśli nie ma przebaczenia? Ci ludzie to ofiary, pochylam się nad nimi z wielką pokorą.
• Tej pokory nauczyło księdza 14 lat na Białorusi?
- Taką mam nadzieję. Dziś wiem, że o nikim nie można powiedzieć na pewno, że jest zły, głupi albo nieuczciwy. Nikogo nie można skreślać. Trzeba po prostu zrozumieć. Kiedyś przyjechał do nas architekt żydowskiego pochodzenia. Spytany, jak mu się tutaj podoba, odpowiedział: tu ludzie żyją jak w getcie. Jakby byli w stałym niebezpieczeństwie. Stąd seks i alkohol, ucieczka w przyjemność, takie pójście na całość, żeby jeszcze coś z tego życia mieć. Ich garniturem jest dres, kobiety ubierają się tak, że ulica wygląda właściwie jak lekki film pornograficzny. Tu każdy jest głodny miłości, próbuje ją jakoś zyskać; kupić, ukraść, przehandlować. Za każdą cenę. Nawet za cenę AIDS.
• Rozmawiacie o tym?
- Oni nie chcą o tym rozmawiać, jeszcze bardziej zasmucać sobie tego szarego życia. Bo jaką mają alternatywę? Reczyca to strefa Czarnobyla, oni wiedzą, że mogą umrzeć wcześniej niż inni, choć nie ma żadnych oficjalnych danych o skażeniu. Co ja mogę zrobić? Mogę im pomóc odnaleźć się w tej rzeczywistości. Znaleźć nadzieję, wiarę, po prostu sens życia.

Magdalena Bożko